Государь сделал шаг к Соколову, встал так близко, что ясно ощутился тонкий аромат изысканного цветочного одеколона «Рубидор». Государь вдруг понизил голос, словно кто-то мог в этой беспредельной ночной пустыне услыхать:
— Если, Аполлинарий Николаевич, не приведи Господи, с вами случится самое плохое, обещаю: я самолично расскажу о подвиге вашему батюшке и вашей супруге.
— Спасибо, государь. У меня единственная просьба: позаботьтесь о супруге Мари и моем сыне Иване. Ему еще нет трех лет.
— Я сделаю все, что будет в моих силах, — заверил государь. — Простите, я должен немного погулять в одиночестве. Утром мне делает доклад морской министр Григорович. Речь, кстати, пойдет и о подводной войне. — Выпустив клуб морозного пара, с горечью произнес: — Ах, проклятая война! Приходится жертвовать… — быстро поправился, — рисковать самыми лучшими людьми. Я буду молиться за вас, граф.
И государь, странно одинокий в этом обширном заснеженном пространстве, зашагал в темноту, а вскоре смешался со страшно чернеющими на снежном пространстве деревьями.
Соколов долго глядел вслед государю, и от тяжелого предчувствия сжалось сердце: «Увижу ли еще раз?»
Государь вернулся в уютное тепло Александровского дворца. Пройдя в кабинет, подошел к высокому окну, открыл его. В лицо ударил острый морозный воздух, заслезился правый глаз, который в последнее время быстро уставал, и его порой сводила резкая боль.
В мире царила небывалая тишина. Снег около дворца был ярко освещен светом, шедшим из окон. На дороге снег был изрезан полозьями, зато в парке лежал пушистым, нетронутым покрывалом, изумрудно искрился под луною. Горьковато тянуло дымом.
Около подъезда, поскрипывая по снегу валенками, расхаживал с винтовкой караульный. Государь узнал в нем старослужащего рядового Лаврова. Тот на звук открываемой рамы поднял голову, поглядел на своего царя и, как показалось тому, улыбнулся доброй улыбкой. И опять часовой продолжил топать по отведенной для этого линии.
Государь почему-то умилился всей этой зимней картиной, этому солдату из деревенских, который покинул семью и кров, чтобы охранять своего царя. Невольно вспомнились стихи наделенного божественным поэтическим даром великого князя Константина Романова. Глубоко вдыхая ледяной воздух, государь тихонько, чуть шевеля губами, прочитал:
О, зимней ночи жуть и нагота!
Зловещий ворон в белизне хрустальной.
И лунный свет, и глушь, и немота…
На душе, измученной многими неурядицами, стало как в далеком детстве — сладостно и покойно, хотелось в молитвах благодарить Создателя за свою жизнь, за чарующую красоту мира. Государь перекрестился: «Да будет, Господи, воля Твоя, а не моя». По лицу скатилась слеза…