Соколов решительно возразил:
— Для государя всегда были дороги не собственные интересы, а интересы России. Ведь его фактически свергли с трона. Мы были свидетелями, как со всех сторон, включая царское окружение, неслись дикие вопли: «Отрекись! Отрекись!» И государь отрекся, лишь бы не вызвать гражданскую войну, — и, подумав, добавил: — Командир, я уверен, что есть русские люди, которые ради государя и России жизни не пожалеют!
Фон Шпелинг подозрительно уставился на гостя:
— Если ваш царь такой хороший, то почему вы покинули его?
Соколов твердо отвечал:
— Дело вовсе не в государе, а в оголтелых царедворцах, которые разрушают Россию, допускают революционную крамолу, не умеют победить в войне. — После паузы, погребальным тоном: — И всячески затирали меня, лишали заслуженных наград и чинов.
Фон Шпелинг улыбнулся во весь рот:
— Вот с этого и надо начинать! Пусть рухнет империя, лишь бы наши интересы не ущемляли. Мне это знакомо. Вам отведена небольшая, но отдельная каюта. Своей нечеловеческой силой вы вчера пленили Георга — командира торпедного отсека.
— Рад слышать!
— Будете в его распоряжении. Выполняйте все, что он прикажет. Через две недели, когда вернемся на базу, мы простимся. Русские газеты заберите с собой. Объявлена готовность номер один. Отходим в ноль восемь.
— Спасибо, командир!
Фон Шпелинг надолго остановил тяжелый взгляд на лице Соколова, негромко произнес:
— Я рад, что вы знакомы с принцем Прусским. Вам будет оказано уважение и достойный прием. Думаю, вы получите сильные впечатления: жизнь подводников невероятно опасна и трудна. При самом богатом воображении вы, граф, не в состоянии представить ощущения, когда вы маневрируете в лодке на глубине пятидесяти метров, а сверху сыплются бомбы, и после каждого взрыва кажется: все, лодка разваливается. И в эти мгновения вы ничего не можете делать для своего спасения, разве только молить Бога, чтобы через мгновение не лопнула эта стальная труба. Достаточно пережить одну бомбовую атаку, чтобы уже ничего не бояться на суше и на море.
Дежурный офицер принес кофе и неслышно вышел. Фон Шпелинг продолжал:
— На борту мы все братья. Иной раз я могу кулаком проучить матроса за нерадивость, но никто никогда не обижается. Знаете почему? Потому что я дорожу его жизнью не меньше, чем своей. Да, на «Стальной акуле» я император и Господь Бог. У меня на борту дисциплина железная, и не рекомендую нарушать ее. Вся команда — исключительно добровольцы, ребята отпетые. Вам придется забыть о вашем высоком происхождении и звании. В случае необходимости будете исполнять самую трудную и грязную работу. У нас особый мир и особая ответственность.