Едва остались вдвоем, как вдруг в дверь громко постучали. Вера Аркадьевна вся сжалась:
— Уже за мной? Арестовывать?
На пороге показался высокого роста, несколько сутулый, рыжеватый господин лет пятидесяти. На господине был дорогой костюм, и он внимательно рассматривал уклончивыми зелеными глазами обильную трапезу.
Соколов широко улыбнулся, пошел навстречу:
— Какой приятный сюрприз! Сам «властитель дум» Алексей Максимович…
Глухо откашлявшись, Горький проокал:
— Понимаете, под вашими дверями ресторанные официанты дежурят. От них узнаю: ожидают распоряжений графа Соколова. А я остановился в соседнем номере. Соображаю: надо посетить старого знакомца. Ну, граф, здравствуйте! — И он большими, мягкими руками долго жал кисть Соколова. — Позвольте вас облобызать. Ведь вы, граф, чудное явление русской жизни, полная противоположность ее сытой глупости. А с вами, граф, поди, уже с год не виделись?
— Почти два.
Горький покачал головой.
— Вот оно, время стремительное, словно песок золотой промеж пальцев утекающий! — Вздохнул. — Однако это не время, это сама жизнь бежит — на следующий год мне уже пятьдесят, подумать страшно. Да, припоминаю: во время последней встречи мы стали свидетелями безобразий Григория Распутина. — Горький уставился на Веру Аркадьевну. — Понимаете, он в московском «Яре» устроил похороны русалки: голую девушку в гроб положил и шампанским поливал. Это придумать надо! Очень весело гулял старец, конец свой предчувствовал. Простите, сударыня, мои фривольные воспоминания. Позвольте, сударыня, поцеловать вашу руку. Доложу вам, у графа очень хороший вкус… Он хоть и сыщик, но в женской красоте толк понимает! Впрочем, припоминаю, мы уже встречались, ваше красивое лицо мне знакомо.
Вера Аркадьевна, нисколько не тушуясь двусмысленностью положения, просто сказала:
— Я с вами, Алексей Максимович, встречалась в начале июля четырнадцатого года в Царском Селе. Тогда был большой прием французского президента Пуанкаре…
Горький, как крыльями, взмахнул руками:
— Конечно, конечно! Это когда пришвартовалась французская эскадра, отлично помню.
— Вы в тот день долго беседовали с моим мужем фон Лауницем…
Соколов деликатно прервал воспоминания:
— Алексей Максимович, сделайте одолжение, поужинайте с нами!
Горький втянул воздух большими ноздрями утиного носа, поплевал на пальцы, погладил рыжие усы.
— Согласен, если, конечно, не помешаю. — Тряхнул волосами, прядями упавшими на лицо. — Понимаете, стол ваш — творение рук талантливых, очень заманчив, как, скажем, красота женская. — Огляделся. — И в номере очень уютно, вполне по-домашнему. Но, право, я вам не помешал? Спасибо, спасибо… А в ресторанный зал мне лучше не выходить: бросают есть и зенки уставляют на меня, будто я чудище озорно и стозевно. Противно, право, от ненужного и праздного внимания к моей персоне.