Жизнь показала: гений сыска радовался рано.
* * *
За окном стемнело. В вагоне голоса стали тише. Одни, истомленные дневными хлопотами, дремали. Другие рассказывали героические истории из собственной боевой жизни, и солдаты слушали с интересом.
Возле Соколова четверо солдат азартно резались в карты. За игрой с любопытством наблюдал Факторович. Унтер Фрязев, уже отстоявший очередь в уборную, лениво спросил:
— Почем банк?
— Пять копеек! — ответили игроки.
Фрязев рассмеялся:
— Ну прямо малые дети! Вы еще на щелчки сыграйте.
Игроки сердито отвечали:
— Надо — и сыграем, тебя, жердявый, не спросим!
Фрязев уселся рядом, лениво наблюдая за игрой. Потом один солдат вышел из игры. Вместо него сел Фрязев. Минут через тридцать Фрязев загреб выигрыш, смиренным тоном произнес:
— Копеечки эти себе на лекарство и детишкам на молоко, — и весело зареготал, поглядев на Факторовича: — Ну что, еврей, сыграем?
— Зарок дал — не играть!
— Зарок — не тещин порог, всегда на него плюнуть можно! Давай играть, а то уши оторву…
Факторович сказал:
— Кстати, скажу об ушах. У нас в Мелитополе есть парикмахер Саул. Однажды он стриг городового и от волнения отрезал ему ножницами кусочек уха. Тот вскочил, ругается: «Стричь не умеешь? Одно ухо короче другого!» Саул спрашивает: «Прикажете подравнять?»
Шатуновский расхохотался, а Фрязев со злобой сказал:
— Это ты зачем мне об этом рассказал?
Факторович невозмутимо отвечал:
— Если не можешь, чего желаешь, так желай то, что можешь.
— Жид проклятый, ты меня запутываешь? — Фрязев отложил карты, готовый броситься на тщедушного Факторовича.
— Никак нет, господин унтер! Это сказал поэт Гибирол, а жил он тысячу лет назад. Что касается вашего проклятия, то пришлите мне его по почте, я повешу на стену в рамке и буду любоваться.
Соколов рассмеялся.
Фрязев окрысился на гения сыска:
— Чего ощеряешься? Званием не вышел, чтобы зубы скалить. Попадешь ко мне во взвод, так научу тебя пузом землю шлифовать.
Улыбка сошла с лица Соколова, он резанул холодным взглядом унтера, но вновь сдержался, не ответил. Кровь кипела, многое он отдал бы, чтобы рассчитаться с этим ничтожеством, но сыщик себя сдержал.
Тут выступил Бочкарев. Он крикнул на Фотия:
— Ты чего грозишься? Аполлинарий Николаевич русский дворянин, а ты — грязь дорожная. И звание твое не шибко высокое, — и тут же умиротворяюще добавил: — Давайте чайку попьем, и ты, унтер, подставляй кружку.
Скандал затих. Увы, как показала дальнейшая жизнь, затих, чтобы вновь вспыхнуть с ужасной силой.