— Аполлинарий Николаевич, прикажете вернуть паспортную книжку?
— Верни! — милостиво разрешил Соколов. — Ты, Евсей, на нас не сердись. Считай, что у нас такая служба, а ты человек подозрительный. Теперь бы следовало осмотреть избу и конюшню: не прячется какой дезертир или другой злоумышленник? Должен понимать: война, шпионы, беглые люди. Ну да ладно, мы тебе поверили на слово… Евсей, накорми и напои нас, мы люди дорожные.
Евсей, склонный к быстрым переменам в настроении, начал скрести в затылке:
— Прямо и не знаю, что на стол ставить, подвелся нынче… Хлеба осталась коврижка, хотите?
Соколов достал портмоне, высыпал себе на ладонь несколько золотых монет, выбрал пятирублевку, кинул хозяину:
— Скупость — грех! Держи, Евсей. На эти деньги можно пир закатить, накорми троих защитников отечества.
Евсей с жадностью впился взором в рыжие монеты, облизал враз ставшими сухими губы и вдруг, что-то решив, расцвел, преобразился, стал воплощенной любезностью.
— Единый миг, господа военные! По случаю такой встречи и оказания помоществования доблестным воинам, поскольку следует… Что тут у меня в погребке завалялось?
Убежал на кухню. Скоро вернулся с куском сала, квашеной капустой в деревянной миске и солеными огурцами. Растянул в улыбке рот.
— Ши с кислой капусткой и картошку на плиту поставил, пару полешек брошу — быстро подогреется. — Хлопнул себя ладонью по лбу. — Ах, паразит я окаянный, дело-то главное забыл.
Вернулся на кухню, вынес две бутылки водки.
— Отдыхайте, господа защитники наши… Вот вам стаканчики, ложечки.
— Разливай, Семен! — приказал Соколов. — Ты, Евсей, с нами примешь?
Евсей зажмурился, манерно вздохнул:
— Коли на то ваша воля будет… Можно половину стакашки успокоить. — Рассмеялся.
Выпили за государя-батюшку.
Факторович сразу захмелел, сделался еще более разговорчивым. Рукой, в которой держал кусок сала, толкнул в локоть Соколова:
— Аполлинарий Николаевич, хотите анекдот? Его мне Рива рассказала, когда к ее родственникам в Вильну ездили. Значит, бедный старый еврей из мелкой семьи отхватил-таки себе богатую невесту. Приятели стали спрашивать еврея: «Почему тебе, Абрам, повезло? Может, она старая?» — «Молодая, восемнадцать лет ей». — «Некрасивая?» — «Красавица!» — «Больная, кривобокая?» — «Здоровьем пышет!» — «Ну так в чем же дело?» — «Пхе, самый пустяк — она чуточку беременная!»
Бочкарев и сам Факторович громко хохотали. Евсей заботливо подливал всем водки. Выпили еще раз. Вдруг Бочкарев проявил знания русской драматургии. Он весело посмотрел на Соколова:
— Аполлинарий Николаевич, вы знаете, что женщина как бы носит в себе названия трех пьес Островского.