В имение Елизаветы нагрянул отряд аж из пятисот солдат. Принцесса была больна и лежала в постели, но ее все равно повезли в Лондон – в конных носилках. Три недели продержали практически под замком в королевском дворце в Вестминстере, потом заключили в Тауэр, где ей предстояло провести около трех месяцев. Поблизости явственно маячили обвинение в государственной измене, суд и плаха.
В чем тут дело? Да в том, что Елизавету всерьез подозревали в участии в мятеже Уайетта, который уже именовали «заговором Уайетта». Подозревали, что Уайетт (и те, кто стоял за ним, так и оставшиеся неизвестными) как раз и собирались свергнуть Марию и для пущей надежности убить, а на трон возвести Елизавету.
В Англии в то время рубили головы и за меньшее. В конце концов Елизавета с тем же успехом, что и леди Джен с мужем, могла стать «живым знаменем» очередного мятежа. И Елизавета это, похоже, прекрасно понимала. В полном отчаянии писала из Тауэра Марии: «Если верно, как в старину говорили, что простое слово короля выше клятвы обыкновенного человека, то я умоляю Ваше Величество вспомнить об этой мудрости и применить ее ко мне, вспомнить Ваше последнее обещание и мое последнее требование – не осуждать, не выслушав объяснений». Это Елизавета вспоминает об их последней встрече, когда Мария пообещала не верить ни единому слову, сказанному про Елизавету, до их личной беседы. И далее Елизавета долго и страстно настаивает на своей невиновности. «Никогда и ничем я не злоумышляла против Вас лично и никогда не поддерживала и не обсуждала шаги, которые могли бы представлять опасность для государства. И пусть Бог покарает меня самой позорной смертью, если я говорю неправду».
Мария с ней так и не встретилась, но не было никакого суда, через три месяца Елизавету выпустили из Тауэра – как выразились бы сегодняшние законники, за недостаточностью улик.
Действительно, твердых доказательств соучастия Елизаветы в заговоре не нашли, как ни копали. Да, она была знакома с несколькими знатными заговорщиками – но это само по себе еще не преступление. Да, с двумя она обстояла в переписке – но ее письма были вежливыми, уклончивыми и обтекаемыми, ни малейшего компромата не содержали.
И тем не менее… Не зная всех обстоятельств дела, можно напомнить, что против леди Джен и ее мужа не было и намека на улики, поскольку они вообще никаких действий не предпринимали, ни с кем некошерным знакомства не водили, в переписке не состояли. Но их все равно казнили из соображений внешней государственной необходимости – как возможные «живые знамена» будущих мятежей. Но ведь в точности таким живым знаменем была Елизавета – протестантка, имевшая даже больше прав на престол, чем леди Джен. По циничной логике высокой политики (которая есть занятие чрезвычайно грязное и гуманизма лишенное напрочь) ей при любой погоде следовало отрубить голову из тех же высших государственных соображений. А ее выпустили и оставили в покое (но шпионами окружили конечно, но это дело в таких случаях обычное, прямо-таки житейское). В чем тут дело?