Шла вторая неделя, и как-то ночью, когда мы уже задремывали, я спросил:
– А что ты скажешь отцу? О пророчестве.
В полуночной тишине слова показались оглушительными. С минуту он молчал. Затем ответил:
– Наверное, ничего.
– Совсем?
Он помотал головой – еле заметное колебание тени.
– Он ничего с этим не может поделать. Только будет напрасно горевать.
– А твоя мать? Она ему не расскажет?
– Нет, – ответил он. – В наш последний день на Скиросе я попросил ее дать мне несколько обещаний, и это она пообещала мне тоже.
Я нахмурился. Этого он мне прежде не рассказывал.
– А что еще ты просил ее пообещать?
Он ответил не сразу. Но мы не лгали друг другу, никогда.
– Я попросил ее защитить тебя, – сказал он. – Потом.
Я уставился на него, во рту пересохло.
– И что она сказала?
Снова молчание. Затем, так тихо, что я явственно видел темный румянец стыда у него на щеках, он ответил:
– Она отказалась.
Когда он уснул, я лежал под звездами – без сна, настороже – и раздумывал об этом. Его просьба меня согрела, хотя бы отчасти развеяв холод последних дней, когда Ахилл каждый миг был кому-нибудь да нужен, а я – нет.
Ответ богини меня ничуть не тревожил. Я не нуждался в ее защите. Я не собирался жить после его смерти.
Минуло полтора месяца – полтора месяца ушло на то, чтобы собрать воинов, снарядить флот, заготовить одежды и припасов, которых хватило бы на всю войну – год или два. Осады всегда были долгими.
Пелей настоял на том, чтобы Ахилл взял с собой только лучшее. Он потратил целое состояние на доспехи, которых с лихвой хватило бы на то, чтобы вооружить шестерых человек. Там были нагрудники из кованой бронзы, с высеченными на них львами и восстающим из пепла фениксом, крепкие кожаные поножи с золотыми застежками, шлемы с гребнями конского волоса, окованный серебром меч, десятки копейных наконечников и две легкие колесницы. К ним прилагалась четверка лошадей, среди которых была и пара, что боги подарили Пелею на свадьбу. Их звали Ксанфом и Балием – Рыжим и Пятнистым, – и они нетерпеливо вращали белками глаз, когда кто-то сдерживал их вольный бег. Пелей же выбрал нам возницу – он был младше нас, но крепко сложен и славился своим умением усмирять горячих лошадей. Его звали Автомедоном.
И последний дар: длинное копье, побег ясеня, с которого сняли кору и отполировали так, что он стал сверкать, как бледное пламя. Это от Хирона, сказал Пелей, вручив копье сыну. Мы склонили головы, оглаживая древко, словно желая уловить хотя бы тень касавшегося его кентавра. Искусному Хирону, верно, потребовалось много времени, чтобы изготовить такой прекрасный подарок, – похоже, он начал прямо в день нашего отъезда. Знал ли он о судьбе Ахилла или только догадывался? Не осенило ли его проблеском пророчества, пока он лежал в своей пещере розового кварца? А может, то была просто догадка: привычная горечь от того, как мальчиков, которых он обучал музыке и врачеванию, одного за другим обрекают на смертоубийство.