Каждую новую девушку первой привечала Брисеида, утешавшая ее на мягком анатолийском наречии. Пленнице позволяли выкупаться, давали чистую одежду, а затем она присоединялась к остальным. Мы разбили для них шатер попросторнее, чтобы поместились все – восемь, десять, одиннадцать девушек. В основном говорили с ними мы с Фениксом, Ахилл старался не попадаться им на глаза. Он знал, что они видели, как он убивал их братьев, их возлюбленных, их отцов. Есть вещи, которых нельзя простить.
Мало-помалу их страх проходил. Они пряли, болтали на своем языке, учили друг друга словам, которые узнали от нас, – нужным словам вроде «сыра», «воды», «шерсти». Они не были такими смышлеными, как Брисеида, но того, что они насобирали, вполне хватало, чтобы разговаривать с нами.
Каждый день я проводил с ними пару часов, учил их языку – это придумала Брисеида. Но уроки оказались куда сложнее, чем я думал: девушки были настороже, то и дело переглядывались, не зная, чем для них обернется мое внезапное участие в их жизни. Унять их страхи и разнообразить наши занятия мне опять же помогала Брисеида, вовремя подсказывая нужное слово или поясняя что-то жестом. Она уже неплохо говорила по-гречески, и во время уроков я все чаще и чаще полагался на нее. Учить у нее получалось куда лучше моего, да и смешнее. Она забавляла нас своими пантомимами: сонноглазая ящерица, сцепились два пса. Так просто было засидеться с ними допоздна, до той поры, когда, заслышав вдали скрип колес и бряцанье бронзы, я шел встречать моего Ахилла.
И так легко в эти минуты было позабыть, что война еще толком и не началась.
Но даже самые победоносные набеги все равно оставались набегами. Погибали там одни крестьяне и торговцы из многочисленных деревень, снабжавших державный город, – никак не воины. Во время советов у Агамемнона все заметнее твердели желваки на скулах, да и остальные мужи теряли терпение: когда же обещанная битва?
Скоро, отвечал Одиссей. И напоминал нам, что поток людей, ищущих убежища в Трое, не уменьшается. Город уже трещит по швам. Голодные семьи прорываются во дворец, улицы перегорожены наспех возведенными шатрами. Это вопрос времени, говорил он.
Его слова оказались пророческими, и уже на следующее утро над стенами Трои взвилось знамя – просьба о переговорах. Часовой стремглав пронесся по берегу, спеша к Агамемнону с вестью: царь Приам согласен принять посланников.
Новости разлетелись по стану будто искры. Так или иначе, но теперь хоть что-то произойдет. Или мы вернем Елену, или сразимся за нее, как положено, в честном бою.