Когда я проснулся, в глаза мне будто песку насыпали, ноги и руки были тяжелыми, вялыми. Вокруг вертелись остальные мальчишки, одевались, чтобы бежать на завтрак, радуясь наступающему дню. Слух о моей странности разнесся быстро, и тот мальчик, что помладше, больше не подходил ко мне – ни с костями, ни с чем-либо еще. За завтраком мои пальцы совали хлеб в рот, горло его проглатывало. Мне наливали молока. Я пил.
Потом нас вывели к пыльному солнцу тренировочных площадок, где учили владению мечом и копьем. Здесь-то мне и открылась в полной мере доброта Пелея: мы, его должники, обученные воинскому искусству, в свое время станем ему доблестными защитниками.
Мне дали копье, мозолистая рука поправила мой захват, затем поправила его снова. Я бросил копье и задел краешек висевшей на дубе мишени. Наставник шумно вздохнул и вручил мне второе копье. Я посматривал на остальных мальчишек, выискивая сына Пелея. Его здесь не было. Я снова навел копье на дуб с рябой, растрескавшейся корой в пробоинах, из которых сочилась смола. Бросок.
Солнце поднялось высоко, затем еще выше. Горело пересохшее горло, саднило от жгучей пыли. Когда наставники нас отпустили, почти все мальчишки сбежали на берег, где еще подрагивал легкий ветерок. Там они играли в кости и носились наперегонки, выкрикивая шутки – резко, раскатисто, как все северяне.
Глаза у меня закрывались сами собой, рука ныла от утренних упражнений. Я уселся в тени чахлой оливы, уставился на воду. Никто со мной не говорил. Меня легко было не замечать. Что здесь, что дома – невелика, по правде сказать, разница.
Следующий день был похож на предыдущий: утром изнурительные упражнения, затем долгие часы в одиночестве. Ломтик луны по ночам становился все тоньше и тоньше. Я глядел на нее до тех пор, пока ее желтый изгиб не начинал гореть у меня перед глазами, даже когда я смыкал веки. Я надеялся таким образом отогнать видения об убитом мальчике. Богиня луны наделена колдовским даром, властью над мертвыми. Стоит ей захотеть – и сны исчезнут.
Она не хотела. По ночам мальчик являлся мне снова и снова – с широко раскрытыми глазами, с размозженным черепом. Иногда он поворачивался и показывал мне дыру в голове, в которой перекатывалось месиво его мозга. Иногда тянул ко мне руки. Я просыпался, давясь ужасом, и до самого рассвета вглядывался в темноту.