Утомившись, мы хватались за низкие ветви ив и висели на них, высунувшись по пояс из воды. В тот день мы лягались, сплетаясь ногами, стараясь столкнуть друг друга в воду, а то и отвоевать чужую ветку. Повинуясь какому-то порыву, я выпустил из рук ветку и обхватил Ахилла за пояс. У того вырвалось удивленное «Уфф!». Несколько мгновений мы с ним боролись, хохоча, я по-прежнему не разнимал рук. Затем раздался громкий треск, его ветка подломилась, и мы рухнули в реку. Прохладная вода сомкнулась над нашими головами, но мы все равно боролись, скользя пальцами по коже.
Мы вынырнули, тяжело дыша, еще больше раззадорившись. Он рванулся ко мне, утянул в прозрачную воду. Мы вцепились друг в друга, всплыли, хватая ртами воздух, и затем снова ушли под воду.
Наконец – с полыхающими легкими, с красными от долгого пребывания под водой лицами – мы выползли на берег и повалились на топкую землю посреди тростника и осоки. Наши ноги погрузились в прохладную прибрежную грязь. Вода ручьями лилась у Ахилла с волос, и я глядел, как капли катятся у него по рукам, по груди.
Утром его шестнадцатого года я проснулся рано. Хирон показал мне дерево на дальнем склоне Пелиона, на котором как раз созрели смоквы, первые в это лето. Ахилл этого дерева не видел, уверил меня кентавр. Я наблюдал за смоквами целыми днями, за тем, как их жесткие зеленые узелки набухают и темнеют, как они растут от зернящегося в них семени. А теперь я соберу их ему на завтрак.
То был не единственный мой дар. Мне попался вылежанный обломок ясеня, и я начал потихоньку придавать ему другую форму, обтесывать мягкие слои древесины. Спустя почти два месяца из ясеня проступила фигурка – играющий на лире мальчик, голова запрокинута, рот открыт, словно бы он поет. Фигурку я тоже нес с собой.
Смоквы – спелые, тяжелые – свисали с ветвей, их округлая плоть податливо падала мне в руки, еще два дня, и они бы перезрели. Я собрал их в деревянную миску и осторожно понес ее в пещеру.
Ахилл вместе с Хироном сидел на поляне возле пещеры, у его ног стоял очередной короб с дарами от Пелея, еще не открытый. Стоило ему увидеть смоквы, и глаза у него расширились. Он вскочил и залез рукой в миску – я и поставить ее перед ним не успел. Мы наелись смокв до отвала, перепачкав липкой сладостью пальцы и подбородки.
В коробе от Пелея лежали очередные хитоны и новые струны, и – в этот раз, в честь его шестнадцатого дня рождения – там оказался еще и плащ, выкрашенный дорогим тирским пурпуром. Это была мантия, достойная царевича, будущего царя, и я заметил, что подарок пришелся ему по душе. Наряд будет ему под стать, рядом с золотом его волос пурпур заиграет еще ярче.