Если Хирон и заметил перемену, то ничего не сказал. Но я все равно тревожился.
– Думаешь, он рассердится?
Мы были в оливковой рощице на северной стороне горы. Ветер здесь был свежее всего, прохладный и чистый, как родниковая вода.
– Это вряд ли.
Он коснулся моей ключицы, провел по ней пальцем – он любил так делать.
– А вдруг рассердится? Он ведь, наверное, уже все понял. Может, скажем ему?
Я уже не впервые думал об этом. Мы часто об этом разговаривали, наслаждаясь общей тайной.
– Если хочешь.
Он так и раньше отвечал.
– И, думаешь, он не рассердится?
Он замолчал, задумался. Я любил эту его черту. Не важно, сколько раз я спрашивал, он отвечал мне так, будто я спросил его в первый раз.
– Не знаю. – Он поглядел мне в глаза. – А это важно? Я ведь не отступлюсь.
В его голосе теплело желание. И меня всего обдало жаром в ответ.
– Но он может рассказать твоему отцу. И вот он может рассердиться.
Я произнес это почти с отчаянием. Вскоре кожа у меня запылает, и я больше не смогу ни о чем думать.
– Ну рассердится, и что?
Когда он впервые это сказал, я остолбенел. Его отец может разгневаться, а Ахилл все равно поступит по-своему – этого я не понимал, я такого и вообразить-то себе не мог. Эти его слова действовали на меня как дурман. Я готов был слушать их вечно.
– А твоя мать?
Триада моих страхов – Хирон, Пелей и Фетида.
Он пожал плечами:
– Ну и что она сделает? Похитит меня?
Убьет меня, например, подумал я. Но вслух этого не сказал. Слишком нежен был ветер, слишком теплым было солнце, чтобы высказывать подобные мысли вслух.
Он внимательно взглянул на меня:
– Тебя это заботит? Что они могут рассердиться?
Да. Я бы ужаснулся, разочаруйся Хирон во мне. Чужое недовольство всегда глубоко во мне отзывалось, я не мог просто так взять и выбросить его из головы, как это умел Ахилл. Но, даже если дойдет до худшего, я не дам этому чувству нас разлучить.
– Нет, – ответил я.
– Вот и хорошо, – сказал он.
Я потянулся к нему, погладил завиток у него на виске. Он закрыл глаза. Я глядел на его запрокинутое к солнцу лицо. Черты лица у него были до того тонкими, что он казался моложе своих лет. Губы у него были пунцовые, пухлые.
Он открыл глаза.
– Назови хотя бы одного героя, который был бы счастлив.
Я задумался. Геракл сошел с ума и убил всю свою семью; Тесей потерял невесту и отца; детей Ясона и его новую жену убила жена старая; Беллерофонт поразил Химеру, но стал калекой, свалившись с Пегаса.
– Вот и не назовешь.
– Не назову.
– Знаю. Тебе ни за что не дадут быть и великим, и счастливым. – Он вскинул бровь. – Хочешь секрет?