Собеседники в основном смотрели на него, переводчика из соседней и союзной страны, простого и понятного, разумно полагая его гораздо более безопасным, чем те, за кого он говорил. Частенько бросали легкомысленные фразы вроде: «Объясни им, что у нас так не принято», – просто не понимая, что недавнее «нет» или «да», переведенное на русский, придавило бы их бетонной плитой, ежели бы те просто рискнули поднять взгляд на патриарха Аймара.
Перевод выходил неполным. А юноша из герцогства Беларусь считал себя хорошим специалистом.
Поэтому ему пришлось пропускать всю полноту смыслов через себя, забирая от Аймара не только слова, но и их внутреннее содержание, передавая всю энергетику и неотвратимость, стоя в центре мощной ауры заокеанских гостей.
И эти фразы меняли его, перестраивали душу, ломали его-прежнего – слегка легкомысленного, доброго и немного наивного, выстраивая на месте легкой и воздушной конструкции души мощный фундамент угрюмой твердыни.
Он боролся с этим, стараясь вынырнуть из образа в те редкие моменты, когда с Аймара сталкивались равные, нуждавшиеся лишь в тихом голосе, переводившем с одного языка на другой. Например, в Кремле. Но стоило сделать хотя бы шаг в сторону из коридоров с красными дорожками – и люди вновь желали видеть в необычных гостях примитивных туземцев, пусть и жутковатых на вид. Оттого даже чиновники уровня замминистра позволяли себе бросить: «Передай этим…»
В таких случаях переводчик спрашивал: «Что?» тоном Аймара, и люди переставали смотреть на него тоже, потея и отводя взгляд. А в душе юноши вечная весна молодости окончательно сменялась мрачным багрянцем поздней осени. Потом случились содержимое пакета в машине, бессонная ночь… и осенний лес сгорел дотла.
В холл гостиницы на Большой Якиманке он входил один, удерживая в левой руке среднего размера холщовый мешок, а правой двигая от себя распашную створку стеклянной двери. Замер и пожелал было отойти в сторону, заприметив через стекло выходящего гостя – осанистого, представительного господина на четвертом десятке лет с начинающейся сединой, но тот зеркально отразил его движение. Через мгновение пришло понимание, что этот незнакомый человек в длинном темном пальто, с проглядывающей белой рубашкой и галстуком – он сам. Просто постаревший за пару дней столь сильно, что не оставалось ни слов, ни эмоций. Восприятие себя-нового затянулось на десяток секунд, за которые на заснеженную улицу, под идущий валом снег из гостиничного тепла успел выскочить швейцар и предупредительно распахнуть перед ним дверь.