— Иди вперед, не то замерзнешь, — твердил он себе, упорно пробираясь по засыпанной снегом террасе. — Наверху должно быть хоть какое-то жилье.
Подъем становился все круче, все тяжелее дышалось и сильнее пульсировала, вонзалась в виски, вкручивалась в затылок боль. Наверное, удар головой пришелся о лед или о каменный выступ, присыпанный снегом, — благодаря этому кости черепа выдержали.
Сыщик остановился передохнуть, пощупал онемевшей рукой голову: крови не было. Навалилась усталость, свинцовая тяжесть разливалась по телу, смеживала веки — сесть бы, привалиться спиной к отвесной стене, закрыть глаза и уснуть на минутку, на четверть часика.
Спи… засыпай… — пела метель. Засыпай… спи… спи… — не умолкая, шептали снежинки.
И только из дальнего далека, из потаенных глубин ледяной, мельтешащей белесой мглы донесся до него родной, тихий голос Евы: «Иди-и… не останавливайся… не спи… не спи-и…»
Он тряхнул головой, отгоняя морок, — брежу я, что ли? — вызвав резким движением приступ сверлящей боли и тошноты. Пошел вперед. Там, наверху, — жизнь, крыша над головой, тепло огня; здесь, на берегу реки, — ветер поет о смерти…
Подъем кончился, и перед Смирновым слепо блеснул свет: он добрался-таки до маленького рыбацкого домика-мазанки, приткнувшегося на краю обрыва. Кто-то находился в домике, жег свечу, пережидал непогоду. Кто? Припозднившийся любитель зимней рыбалки? Случайный бродяга, захваченный в пути метелью? Или… тот неизвестный, пытавшийся столкнуть чужака с обрыва?
Выбирать не приходилось — так или иначе надо попасть в дом, согреться, выпить чего-нибудь горячего, высушить одежду. Всеслав приник к залепленному снегом грязному окошку и ничего не увидел: окошко было задернуто ситцевой занавеской. Что же делать?
Он вспомнил о мобильном телефоне, полез в карман… пусто. Наверное, телефон выпал во время падения, подвела привычка постоянно держать его под рукой. Будь он во внутреннем кармане… Эх, досада! Ладно, нечего на себя пенять.
Новый прилив боли едва не лишил его сознания, в глазах потемнело, в груди образовалась гулкая, сосущая пустота… Ноги вмиг стали ватными, непослушными. Не хватало только свалиться здесь, у самого порога этой мазанки, за метр от долгожданного, спасительного убежища, тепла, горячего чая или хотя бы кипятка.
Борясь с дурнотой, он шагнул к двери, у которой намело сугроб, — дернул за ручку. То ли обитатель домика запер дверь, то ли мешал снег, но… Сыщик не успел додумать эту мысль — голова закружилась, сознание померкло, руки и ноги обмякли, и он медленно, вяло осел в наметенный у входа сугроб.