Рыбное
В мазанке было чадно — плохо прогорали сырые дрова, густо дымила самодельная толстая свеча из воска. Закопченный потолок потрескался, в углах висела паутина. Прямо под черной иконой громоздились сваленные в кучу рыбачьи сети.
— Фитиль паршивый, — пожаловался небритый седой старик. Его красные глаза слезились.
Смирнов закашлялся.
— Я уж думал, ты насмерть замерз, милок, — радостно обнажил желтые от табака зубы хозяин мазанки. — А у тебя шишка на голове! Я когда водку влить пытался, нащупал. Где это тебя угораздило?
— Не помню, — соврал сыщик.
На самом деле он смутно припоминал, как в снегопад и метель пошел на обрывистый берег Волги, как сорвался с кручи, чудом не скатился вниз, застрял на уступе, как выбрался наверх, увидел огонек, добрел до мазанки и…
— Я тебя на пороге нашел, — подсказал старик. — Чую, выйти надо… по нужде. Глядь, а у двери лежит ктой-то. Еле втащил! Тяжелый ты.
Всеслав обвел глазами убогое помещение, в единственное грязное подслеповатое окошко пробивался морозный рассвет.
— Светает, — поймал его взгляд старик. — Снег валить перестал. Можно в деревню идти. Сможешь? У меня там дочка с зятем, лошадь у них, сани… или ты автобусом предпочитаешь? Дорогу-то небось замело.
Сыщик не вполне определился, как ему быть.
— Ты, дед, живешь в этой халупе? — с трудом владея языком и губами, спросил сыщик.
— Какой я дед? — обиделся тот. — Мне только шестьдесят пять годков стукнуло. Это я поседел рано, работа у меня была ответственная: печки делать. Печник я! Теперь перешел на художественный промысел — корзины плету, туеса всякие сооружаю. Чего мне в халупе-то жить? У нас с женой дом в Старице, каменный. А здесь я случайно очутился — рыбалил маленько, засиделся… в метель попал. Дочкин дом далеко, а мазанка ничейная вот она, рядом, — тут и печка есть, и дровишки, и чайник. Хоть неделю сиди, если жратвы хватит.
Боль в голове Смирнова затаилась: уже не впивалась острыми иглами, не дергала, не вспыхивала огнем — только ныла исподволь, потихоньку. Тело казалось разбитым, вялым; вставать, идти куда-то не хотелось. От слов бывшего печника проснулись, зашевелились в уме мысли.
— Уж не Хлебин ли твоя фамилия? — спросил он, в очередной раз убеждаясь, как тесен, в сущности, мир и как не бывает в нем случайностей.
— Хлебин, — удивленно протянул дед. — А тебе откуда известно?
— Долго рассказывать. Ладно, попробую встать, размяться: и вправду ехать надо. Твоя жена знает, где ты?