— Давай сначала! И неразборчивей толкуй!
Буба налился кровью, стал багровым и страшным — вот-вот не то лопнет, не то всех перекалечит. Нервишки у него были расшатаны еще с тех пор. Хотя и подлечился здесь немного, без ширева-то. Ведь загибался двадцать лет назад, до последней стадии дошел. Его когда перешвыривали, так и думали: подохнет здесь, точно, подохнет. И он сам так думал. Но оклемался, за год всего-навсего, выправился. И еще пять лет ходил, не мог поверить, что без ширева его ноги носят.
Возврату из зоны назад нет, это и Чокнутый знал. Потому не просился назад, чего возникать попусту! От этих рож его поначалу тошнило. Он их за галлюцинации принимал, за продолжение своего горячечного бреда. А потом привык, ко всему привыкнуть можно. Особенно тут.
— Последний раз объясняю, — проговорил он надтреснуто, пытаясь взять себя в руки. — Эта тварюга горбатая, что по пустырям ошивалась да стекляшки кокала с малышней нашей, десяток туристов за раз угробила! Там, в развалинах! Просекли момент?!
— Я пошел прятаться, — сказал Доходяга Трезвяк и встал.
Бегемот Коко преградил ему путь.
— Ну уж нет, братишка. Тебя в совет выбрали, так советуйся давай, а то я те харю-то набью сейчас, при людях, избранничек хренов!
— Ты мене не трожь, сука! — вскочил инвалид Хреноредьев.
Бегемот дал ему щелчка, и инвалид опустился на свое место.
— Извиняюсь, стало быть, — поправился все же Коко, — не хренов, а херов! Суть не меняется!
— То-то! — тявкнул Хреноредьев. Он был удовлетворен.
Трезви понял — не выбраться.
— Так вот, дорогие посельчане, — продолжил Чокнутый, — они из своих пушек нас всех как солому пережгут. И на развод не оставят! За каждого ихнего по тыще наших ухлопают! И все равно ведь найдут, ясно, оболтусы?!
— Больно едрено! — вставил Хреноредьев. — В одночасье не скумекаешь, кочерыжь тя через полено!
Буба вспрыгнул на стол, топнул сапогом, что было мочи, потом еще раз — пяток он не жалел.
— Молча-ать! Всем молча-а-ать!!!
От дикого шума проснулся папаша Пуго. Не разобравшись, в чем дело, он с воем и визгом пронесся через всю комнату из своего угла прямо к окну — и сиганул в него. Через мгновенье округу потряс истошный вопль, видно, приземлился папаша не слишком удачно.
— Матерый человечище, — задумчиво проговорил в тишине Бегемот Коко и скрестил на груди все четыре руки.
— Одно слово — работник! — поддержал его Хреноредьев. — Ноне таких и не осталось, повымерли все.
Буба сразу как-то успокоился, спихнул со стола Пипку. Выпил воды из жестянки — вода была ржавая и отдавала керосином.
— Думайте, придурки, или всем загибаться, или…