— И не сомневайся.
— У него действительно такой нюх?
— У собаки подобного нет. Бабки за много миль чует, как муха говно.
— Кузя! — позвала Ленка — Ты как?
Ельцов промычал что-то неразборчивое.
— Давай я отвезу на берег наше тайное оружие, — предложил Губатый. — А то у него заворот кишок случится. Жалко все-таки…
Тайное оружие бессильно свисало с леера в опасной для жизни позе.
— Ты или я? — спросил Пименов.
Изотова пожала плечами.
— А ужин?
— Тогда я, — сказал Губатый обреченно. — Два раза ездить придется. Думаю, что супруг твой на судне кушать не захочет.
Ленка хмыкнула.
— Если вообще захочет. Вот, блин, повезло Кузьме как утопленнику! — она посмотрела на Пименова взглядом соучастницы. — Со всех сторон повезло.
— Да уж, — согласился Пименов. — Тут не поспоришь. Олег! Давай сюда! Тебе лучше на берег поехать!
Ельцов поднял на него мутные, словно вода в ставке, глаза.
Пима подхватил его под локоть и помог спуститься в «резинку». Олег сделал это, словно Буратино: неловко, деревянно, с трудом сохраняя равновесие. Пименову было действительно его жалко — по белому, как живот покойника, лбу, застревая в рыжеватых бровях, бежали крупные капли. Несколько из них собрались в одну крупную, похожую на мыльный пузырь, висевшую на носу у Ельцова, отчего он походил на мальчишку с насморком.
Лодка долетела до берега за минуту с небольшим. Губатый ловко поднял мотор, чтобы не зацепить «пером» за камни, и лихо выскочил на мелкую береговую гальку.
— Груз доставлен, — рапортовал он шутливо, но Ельцов шутки не оценил. И шутка была вымученная, если честно, и было Олегу не до того. Он споткнулся, перешагивая через баллон «надувнушки», упал на одно колено, встал и, не оглядываясь, неверной походкой пошел к стоявшей рядом палатке. Его швыряло из стороны в сторону, как швыряет моряка, но не после многомесячного рейса, а после многочасовой пьянки на берегу.
Губатый не мог определенно сказать, почудилось ему или нет, что в тот момент, как Олег поднимался с колен, из-под плеча сверкнул в его сторону тяжелый, полный ненависти и совершенно здоровый взгляд. Так смотрит на загнанную в угол мышь, занеся над головой смертоносную мухобойку, домохозяйка. В этом взгляде была и брезгливость, и презрение, и жестокость. И торжество было. Кажется.
«Становлюсь параноиком», — подумал Пименов, сталкивая лодку в набегающие прибойные волны. Его обдало солоноватой пеной, и в тот же момент ветерок сделался прохладнее — влага испарялась с загорелой кожи. У берега запах хвои — свежей и пересохшей — был более явственен. Как-то по-особому пахли прогретые до температуры ожога скалы. Пахли резко, свежестью и йодом, гниющие водоросли. Пронзительно кричали зависшие в голубой пустоте крупные, как буревестники, чайки.