Никаким боком не подходил Ефросинье Викентьевне этот Лютиков. Договорившись с кем следовало, Ефросинья Викентьевна поехала в тюрьму.
В кабинет к ней вошел рослый детина, с лицом, когда-то, возможно, красивым, но сейчас оно было отечно, в красных прожилках, лицо спившегося человека. Какая-то смутная жалость шевельнулась у нее в сердце, жалость к уничтожающему самого себя человеку.
— Лютиков? — спросила Ефросинья Викентьевна.
Он кивнул.
— Садитесь. Были в аптеке?
— Не был. Чего я там забыл? Кабы там водка была, а то таблетки, — он фыркнул.
— А если б водка?
— Если б водка — другой разговор. Когда душа горит, на что не пойдешь, — уклончиво ответил Лютиков. — А то таблетки. Их от кашля дают.
— Откуда вы знаете, что от кашля?
— Дочка маленькая болела, ей покупали такие.
— Где же сейчас дочка?
— А где? С женой…
— В разводе вы?
— Не так чтобы, — неопределенно ответил Лютиков.
— А на что вы живете? Вас ведь с работы месяц назад за прогул уволили.
— Зарабатываю. В магазине иной раз что погружу. Угощают… — он несколько приосанился.
— Угощают? — удивилась Ефросинья Викентьевна и вдруг увидела, что в глазах у Лютикова мелькает какое-то беспокойство. — Кто же вас может угощать?
— Да нет, я так, к слову сказал.
«Врет, — подумала Ефросинья Викентьевна, — но зачем?»
— А в вытрезвитель вас откуда подобрали?
— Не помню, — смутился почему-то Лютиков.
— Я напомню: из Миусского сквера…
— Может быть… У вас закурить не найдется, гражданин следователь?
— Не курю… А на что вы пили?
Лютиков помолчал, что-то соображая.
— Пятерка вроде у меня была…
— Откуда?
— Заработал.
— Что же пили?
— Красненькое. Портвейн то есть.
— А что же не водку?
— Да после семи это было.
— В каком магазине вино брали?
— На улице Готвальда.
— Воскресенье ведь было.
— Ну и что?
— А в воскресенье в этом районе магазины выходные. Может, на Новослободской брали?
— Во-во, на Новослободской, — обрадовался Лютиков.
Ефросинья Викентьевна видела, что чего-то он темнит с этой выпивкой в воскресенье, есть здесь что-то опасное для него, но что?
— Вот, — вдруг заключил Лютиков, — а таблетки мне ни к чему. И ни в какую аптеку я не лазил…
И вдруг Ефросинья Викентьевна сообразила, почему Лютиков так темнит с этой выпивкой: есть кто-то, кто видел таблетки, до того как он попал в вытрезвитель.
Ефросинья Викентьевна вышла на улицу и направилась было к метро, как вдруг осененная внезапной догадкой, остановилась и, повернувшись, пошла в другую сторону. Потом она свернула в переулок, в одном из дворов подошла к косенькому флигельку, давно просящемуся на слом, но стоявшему здесь потому, что этот ветхий домишко принадлежит на правах личной собственности одной древней гражданке и, главное, никому не мешал. Ефросинья Викентьевна нажала кнопку звонка и тут же услышала грозный лай собак. Потом в двери отодвинули занавесочку глазка, потом дверь отворилась, и на пороге Ефросинья Викентьевна увидела кругленькую, как шарик, старушку в белом платочке на голове с хитрыми черными глазками.