– Михайла Николаевич! Доктор, миленький! Да проснитесь же!
– Что… что стряслось? – Иверзнев с трудом поднял тяжёлую, словно чугуном налитую голову со столешницы. В лицо ему ударил сноп солнечного света. В комнате было невыносимо холодно. Доктор зажмурился, передёрнул плечами. Несколько минут сидел неподвижно, приходя в себя. Затем, морщась от ломоты в висках, повернулся. Увидел недоверчивое, радостное лицо Лазарева. Убеждённо сказал:
– Васька, ты просто ирод. Какого чёрта ты меня напоил вчера? Башка пополам раскалывается! Меланья, чего ты вопишь?..
Фельдшерица не успела ответить – а Иверзнев уже вспомнил вчерашний день. И вскочил, опрокинув табурет:
– Что… Господи, что? Наташа?!.
– Живы барышня-то! – Меланья улыбалась во весь рот. – Живы, и жара нет! Лежат спят, и таковы спокойные, будто и не задыхались вчера! Просто радости не хватает! Вы-то, господи, вы-то как себя чуете?!
– Миша, и в самом деле, – как ты? – напряжённо спросил Лазарев. – Я, подлец, даже ни разу за ночь не подошёл к тебе! Спал, как убитый!
– И я спал, – Иверзнев пожал плечами. – Как будто всё благополучно. Голова только трещит… Где вода? Давай сюда… фу-у-у, хорошо… Меланья, ты была в лазарете, как там? Чёрт возьми, который уже час?! Это что же… Мы что – до полудня спали? Ну, знаешь, Васька!..
– Сон – лучшее лекарство, ты сам говорил! – радостно напомнил инженер. – Мишка, ты и впрямь заговорённый! Ничего тебя не берёт, никакая эпидемия и никакой дифтерит! Верно, твоя Устинья перед уходом тебя накрепко зашептала?
– Может, и так, – вздохнув, согласился Иверзнев. – Вася, я вчера, кажется, спьяну много лишнего наговорил?
– В самом деле?.. – Лазарев зевнул, крепко, с хрустом потянулся. – Ничегошеньки, право, не помню… Сам был жестоко пьян. Но ты в самом деле хорошо себя чувствуешь?
– Как видишь, – усмехнулся Михаил, продолжая с жадностью глотать холодную воду из ковша. – Никакая зараза не липнет! Если вернусь в Москву – напишу диссертацию о народных методах лечения дифтерита… А что это за топот в сенях? С завода, что ли, кто-то принёсся? Ведь я же и утренний обход проспал, вот позорище-то… Малаша, будь добра, спроси, кто там…
Но Меланья даже не успела подойти к двери: та распахнулась, с силой ударив по стене, и в комнату ворвался Тимаев – небритый, с красными от недосыпа глазами, в расстёгнутом, кое-как наброшенном кителе:
– Михаил Николаевич! Голубчик вы мой, спасибо! Наташа… Наташа жива! Я вам так благодарен, я… я преклоняюсь перед вашей жертвой! Вы ведь рисковали жизнью, здоровьем! Позвольте вам руку пожать… просто обнять, как благодарный отец! У меня ведь одна дочь, одна Наташа… И если бы не вы…