– Ты знал, – спросила Мэгги, – что ее отец написал книгу?
– Ну, неудивительно, – ответил из-за стенки Артур.
– Не научный труд. Роман.
– Роман?
– Ага. Издал его за свой счет.
– Да ладно!
– Вот-вот. Он его написал, когда они с матерью Селин временно разъехались. Вышло ужасно неловко: это очень, очень условно завуалированная история его супружеской измены.
Лабрадор дышал, обдавая шею Мэгги своим горячим дыханием.
– Хм.
– Да. Матильда выставлена в романе эдаким истеричным чудовищем. А персонаж Гая, разумеется, – несчастный страдалец, взваливший на себя семейное бремя и оплакивающий свою юность. Стандартный джентльменский набор, короче. И там есть целых две – две! – сцены, в которых он стоит перед зеркалом и… ну, в общем, рассматривает себя.
– В смысле?
– В смысле – любуется на свой пенис, – ответила Мэгги. Она села на пол и принялась расчесывать бледно-желтый мех лабрадора.
– Ого.
– Размер как метафора…
– Я понял.
– Во-от.
– И что?
– Что – что?
– К чему ты мне это рассказала?
– А. Не знаю. Просто в голову пришло.
Она понимала, что надо бы остановиться, но не могла.
– Мне подумалось, что супружеская неверность – обязательный атрибут профессора-бессрочника.
Артур молчал.
– Сечешь?
Последовала долгая пауза. Через стенку доносился только размеренный скребущий звук – Артур методично расчесывал собаку.
– Со мной бессрочный контракт так и не заключили.
– Ну да, – ответила Мэгги, борясь с внезапно подступившей к горлу жалостью. Несмотря на воинственность и навязчивое желание постоянно ставить отца на место, жестокой она все же не была.
Она встала на ящик и заглянула в щель. Артур сидел на коленях перед коричневым питбулем с белым «галстуком» на груди.
– Э-э, пап?
– Что?
– Щетина.
– Не понял?
– Переверни щетку. Ты чешешь его зубьями.
– А! – Он перевернул расческу. – Так надо было щетиной…
Когда они вышли из приюта, Мэгги отказалась от обеда (хотя отец и хихикнул виновато: «Конечно, мы не в „Пиггис“ пойдем!») и попросила вместо этого отвезти ее в ботанический сад.
Сад был любимым маминым местом в городе. Она просто его обожала и по весне ездила туда каждое воскресенье (причем без Мэгги – дочь она брала с собой только раз или два за сезон). Куда чаще Франсин бывала там одна и по возвращении всегда источала покой, теплую радость, которая длилась от силы около часа – то есть до тех пор, покуда Артур не находил очередной повод покипятиться. Сейчас, шагнув в эту зелень, Мэгги пожалела, что не поехала обедать с отцом. Голова пошла кругом – от воспоминаний и пониженного сахара в крови.
Сад был поделен на несколько зон; создатели самых впечатляющих из них черпали вдохновение в садоводческих шедеврах других стран. Франсин обожала Китайский садик с его сливовыми деревьями, пионами и лотосами; краснокирпичный Викторианский квартал с зеленым лабиринтом; альпийские горки с невзрачными карликовыми кустарниками и разнотравье Баварского сада; элегантные японские островки. Тот факт, что любимое мамино место было таким непохожим на Сент-Луис, лишь подкрепляло убеждение Мэгги, что Франсин не сумела найти свое счастье. В восемнадцать лет она покинула Средний Запад, только чтобы потом вернуться сюда против собственной воли. Маме пришлось отказаться от жизни в Бостоне, полной свежих морепродуктов и профессиональных успехов, ради города, знакомого и опостылевшего ей до мозга костей.