В первом случае это пример хорошо пристроившегося за чужой счет иждивенца (удачное замужество, выгодная женитьба, обеспеченный протекционизм…), живущего в комфорте, имеющего условия для удовлетворения своих капризов и потребностей. Всем знакома и фигура второго типа — жена, пилящая мужа за то, что он ей, дескать, всю жизнь загубил. То есть здесь был сделан расчет на мужнину карьеру — и расчет не оправдался, а молодость и привлекательность уже в прошлом.
Третий тип — «ставка — больше, чем жизнь». Ставка — любой ценой, даже ценой жизни, сделать высокую карьеру, добиться широкой популярности. Здесь уже придется уйти из сферы обыденной в сферу драматическую. Приведу со слов В. Пикуля исторический пример.
«Современники писали о ней: „Принцесса сия имела чудесный вид и тонкий стан, возвышенную грудь, на лице веснушки, а карие глаза ее немного косили“. Называла себя по-разному: дочь гетмана Разумовского, черкесская княжна Волдомир, фрау Шолль, госпожа Франк, внучка Петра или внучка шаха Надира, Азовская принцесса, мадам де Тремуйлль, персианка Али-Эмите, Бетти из Оберштейна, княжна Радзивилл из Несвижа, графиня Пинненберг из Голштинии, пани Зелинская из Краковии, „последняя из дома Романовых княжна Елизавета“, — и никогда не именовалась Таракановой, хотя под таким именем и сохранилась в истории. Княжна Тараканова блестяще владела французским, немецким, хуже итальянским, понимала на слух речь польскую. Она стреляла из пистолета, как драгун, владела шпагой, как мушкетер, талантливо рисовала и чертила, разбиралась в архитектуре, играла на арфе и лютне и умела играть на мужских нервах…»
Когда в итальянский порт Ливорно зашла русская эскадра, Тараканова обратилась с посланием к эскадренному начальству — Орлову-Чесменскому, брату знаменитого Григория Орлова, вышедшего к тому времени из фавора Екатерины II. Ее письмо имело стиль манифеста: «Божьей милостью, Мы, Елизавета Вторая, княжна всея России, объявляем верным подданным нашим… Мы имеем больше прав на престол, нежели узурпаторы государства, и в скором времени объявим завещание умершей императрицы Елизаветы, нашей матери. Не желающие принять Нам присягу будут Мною наказаны…»
Хитростью заманили ее на борт русского судна и доставили в Россию. Там, в тюрьме, в Алексеевской равелине, открылась чахотка. Допросные листы подписывала «Елизавета». Вела себя мужественно. Ей предлагали только назвать свое настоящее имя — и ее отпустят. Нет, подлинного имени она не назвала даже в предсмертной исповеди. Даже смерть превратила в спектакль, попросив к исповеди священника православного, а не католического! Последняя и самая возвышенная ее роль дочери русской императрицы была важнее и жизни и смерти.