— Мерзкий поп.
Монсиньор был очень влиятельный человек, и его слово решило все. За дела Мерени и компании он возложил вину отчасти и на Драга и испортил ему аттестацию, Кметти и двое из класса «Б» стали теперь старше его по чину. Разжалованный первый ученик жаловался Медве. Немногословно правда, но впервые в жизни так откровенно. Медве был ему ближе всех. Потом они вроде бы подружились; других приятелей у Драга не было.
Но тогда Медве только пожал плечами и засмеялся:
— Поп-то мерзкий, но в чем-то он прав. Что правда, то правда.
Драг замолчал, опять словно накрепко замкнул рот. Он не рассердился на Медве, а просто оставил эту тему. Они продолжили партию под прикрытием поднятой крышки столика.
Ворон лишь один день просидел на гауптвахте вместе с кодлой Мерени и потом вернулся в роту. Теперь он каждое утро стал ходить к мессе.
Кодла Мерени оставила после себя кучу неразгаданных загадок. Мы разинув рты смотрели на их опустевшие места, слегка одуревшие, почти размякшие от неожиданной легкости; мы дышали полной грудью, у нас рябило в главах.
Все это сделал в одиночку Тибор Тот, это было уму непостижимо. Мы не обсуждали случившееся ни между собой, ни тем более с ним. Даже впоследствии мы не заговаривали об этом. Мы стыдились, ибо дело было кляузным и постыдным. Нас смущало, что результат все же походил на торжество справедливости. Мне казалось, что все должно было свершиться иначе.
Кодла Мерени могла бы играючи вышвырнуть из училища любого из нас, и Тибора Тота, и Эттевени, их же никто не смел тронуть, любой заговор против них был абсолютно безнадежен. Но что-то все же незаметно подточило их власть, и обнаружилось это только теперь, задним числом. Тибор Тот при всем своем святошестве не мог сотворить чуда. Он лишь нанес пошатнувшемуся режиму последний удар, довольно гадкий, вероломный, беспощадный удар. Но в общем-то, за что и как их выгнали, так и осталось загадкой.
Еще в воскресенье вечером дружки Мерени затащили Тибора Тота в уборную. Они видели, как он разобижен, что его вытурили из-за стола на эстраде, а их метод в том и состоял, что если они кого обижали, пусть даже ненароком, то они обязательно потом еще втрое добавляли оскорблений и несправедливостей; и разделывали несчастного так, чтобы он и пикнуть не смел в не помышлял о сопротивлении. Хомола выгнал всех из уборной. Но я с Эноком Геребеном все же вернулся.
Мы стали в дверях. Они не били Тибора Тота, один только Ворон вел допрос. Мерени мельком взглянул на нас и снова чуть ли не кротко уставился на идиотски краснеющего Тибора Тота. Мы подошли ближе. Геребен сказал что-то со смехом. Я молчал.