Первым делом унтер-офицер обратился к Габору Медве, который поднимался с большим трудом, чем Цако:
— Встать!
Он перешел все же на родной язык. Шульце служил раньше в так называемой объединенной армии Австро-Венгерской монархии, все команды в которой отдавались по-немецки. Богнар говорил с нами только по-венгерски, Шульце же частенько переходил на немецкий. «Am Gang mit Mantel im entwickelte Linie Vergaterung!»[10] — трескуче тявкал он. Или: «Doppelreihe, rechts um! Halbkompanie! Marschieren. Zum Marsch!»[11] И мы знали, чего от нас хотят. Бывало и так, что при сдаче-приеме дежурства приходилось от начала до конца по-немецки отдавать «rapport’ы», объясняться или обращаться с просьбами. Так мы совершенствовали свой немецкий. Но эти двое, потерянно стоявшие перед Шульце по стойке смирно, как два бойскаута, пока что и на родном языке не понимали, чего от них требуют.
— Сесть! — рявкнул унтер.
Оба испуганно вздрогнули, но не двинулись с места.
— Сееесть! — повторил Шульце.
Теперь они переглянулись, и Цако после некоторого замешательства вдруг сел на пол. Габор Медве остался стоять.
— Встать!
Цако встал.
— Сесть!
Цако снова сел, скрестив ноги.
Унтер-офицер Шульце глубоко вздохнул и придвинулся ближе к Габору Медве. Он ничего не говорил, а только смотрел на него. Так продолжалось довольно долго, минуты две-три. Мы все, вся спальня, стояли неподвижно лицом к Шульце. Плечи новичка мало-помалу начали вздрагивать.
— Скажите, — наконец произнес унтер-офицер, — вы понимаете по-венгерски?
У Медве перехватило дыхание. Он только кивнул.
— Вы больны? — спросил Шульце посуровев.
— Нет, — прошептал мальчик.
— Сесть!
Тело Габора Медве дернулось. Видно было, что он чему-то сопротивляется, какой-то страшной силе, которая скручивала и рвала его надвое. Но он выстоял, как молодое деревце в бурю.
Шульце повернулся в нашу сторону, и лицо его прояснилось.
— Ага, понятно, — кивнул он и покрутил пальцем у виска, давая понять что Габор Медве, оказывается, немного чокнутый. — Он не понимает, — пояснил нам Шульце.
— Я понимаю, — сказал вдруг Медве. — Но, господин унтер-офицер, я оказался на полу только потому, что…
— Говорить можно, только когда я спрашиваю! — оборвал его Шульце. Но мальчик пытался продолжать:
— Пожалуйста…
Он сглотнул, ему вдруг пришло в голову, что обращение здесь не может начинаться со слова «пожалуйста», и он, нервничая, поправился:
— Честь имею доложить…
— Так вы отказываетесь подчиняться? — сказал сквозь губы Шульце.
— Нет, но я имею честь доложить, что не сделал ничего плохого, и если господин унтер-офицер…