В обширной спальне снова воцарилось пугающее безмолвие и неподвижность.
— Я не об атом спрашивал, — сказал Шульце в третий раз, уже немного спокойнее. Наступила пауза. На его лице отчетливо читались порожденные этой ужасной ситуацией трагические, прямо-таки нечеловеческие душевные муки, но вместе с тем и несгибаемая решимость найти выход из тупика. Это нелегко, на это не всякий способен. Хорошо еще, наши судьбы оказались именно в его руках.
«Интересно, что он теперь предпримет?» — думал я. У меня брезжила слабая надежда, что он снова заговорит по-немецки.
Нечто подобное и произошло, хотя унтер-офицер выдавил из себя всего лишь фамилию, но зато немецкую.
— Бургер!
— Я! — раздалось в ответ.
— Ко мне.
Рыжий подошел, печатая шаг, четко остановился и вскинул голову.
— Три побудки за четверть часа до общего подъема. Вы поняли?
— Так точно!
— Идите!
Рыжий повернулся кругом, со стуком отпечатал первый шаг и бегом вернулся к своей кровати. «Три побудки» было одним из самых легких взысканий, хотя и не очень приятным, поскольку это означало, что дневальный растолкает его за двадцать, двадцать пять минут до подъема, во время самого сладкого сна, и в момент подъема он должен, уже застелив постель и умывшись, явиться к унтер-офицеру.
Шульце прочитал нам краткую, но энергичную речь о том, что курсанты должны считать помощь новичкам своим товарищеским долгом и, вместо того чтобы заниматься дурацкими шутками, оказывать им содействие в том, чтобы как можно скорее выковать из них хороших, полезных для общества людей. Потом он замолчал и, как раньше, не глядя, подозвал Бургера, так и теперь, стоя совсем рядом с Орбаном, он не повернулся к нему, а крикнул в пространство, совсем в другую сторону:
— Курсант… Орбан!
Новичок спохватился не сразу, но в конце концов все-таки простонал:
— Я!
— Ко мне!
Команда «Ко мне!» сказалась необычайно трудной для выполнения, ибо Элемер Орбан и так стоял совсем рядом с ним. Ближе было просто некуда. Шульце пришлось повторить эту процедуру раз восемь — десять, прежде чем Орбан научился представать пред ликом начальства так, как положено, за три шага.
Шульце обратился к Орбану спокойно, даже доброжелательно:
— Вам одна неделя побудок, — сказал он, — Ясно?
— Так точно!
— И вы знаете за что?
— Так точно!
— За что?
Однако Орбан не знал за что и только потерянно молчал.
— Чтобы вы запомнили, — объяснил Шульце, — что у нас не ябедничают. Этим занимаются только разные поганцы. Мы не кляузничаем на своих товарищей. Ясно?
— Так точно.
— И если еще раз такое случится, попадете на гауптвахту. Под арест! В этакий хорошенький карцер! Хлеб, вода и твердые нары. А если понадобится, и кандалы. Вам понятно?