Мне приснилась Юлия, мы с нею где-то были, а потом она пришла к нам на ужин. Однако напрасно истязал я свое воображение; когда я заснул снова, мне приснился совсем другой сон, впрочем тоже неплохой. Я попал домой, в свой родной Будапешт. Хотя и не в свою квартиру, но все вокруг было знакомо. Мы завтракали в лоджии, над Дунаем, и в дверях балкона стоял дядя Виктор. На нем была соломенная шляпа кремового цвета, чесучовый костюм и, разумеется, высокий, жесткий воротник с галстуком бабочкой. «Если ты захочешь, Бебе, — сказал он, — можешь печатать на моей машинке». Он будто бы уезжал в Вену. Во сне он почему-то очень мне понравился. Кажется, был петров день, и впереди целое лето.
Потом я проснулся оттого, что зазвенел звонок на побудку. Верно, по ошибке, подумал я в момент пробуждения, этого просто не может быть. Горел свет.
— Встать!
Босиком, в ночных рубашках мы нестерпимо долго стояли по стойке смирно. Мне было холодно. Унтер-офицер медлил с командой «марш!» потому, что кто-то еще не встал.
— Да, да! — орал на кого-то Богнар. — Мы вас дожидаемся!
Снова эта сволочь Медве, мелькнуло в моем сознании, чтоб тебе провалиться в бога душу мать, мерзкая рожа. Я чуть приподнял одну ступню и уставился на Богнара с дурацкой надеждой. Ну же! Что дальше? Когда же, наконец, он позволит нам снова лечь в постель? Разве нас подняли не по ошибке? Ведь после того как в полночь меня разбудил дождь, я не проспал и минуты. Я покосился на окна. Дождя не было.
А может, дождь разбудил меня совсем не в эту ночь? Как долго я здесь нахожусь? Цолалто, по привычке сбросив ногами одеяло и выкатившись из постели, чтобы стряхнуть с себя сон, обязательно произносил какое-либо число.
— Сто три.
Или — семьдесят три. Или — тридцать три? Нет, это было в другой раз. Цолалто считал, сколько дней осталось до рождественских каникул. А Середи не считал. И я тоже. Никто не считал, кроме Цолалто. Оставалось еще невообразимо много дней. По штатскому исчислению — если можно было бы приравнять одно время к другому — оставалось по крайней мере лет десять — пятнадцать. Предрассветный туман и зажженные лампы придавали побудке зимний колорит, хотя до зимы было еще далеко.
Не имеет значения, думал я, сто три или тридцать три, уж больше трех дней так продолжаться не может. Не сегодня завтра что-то должно произойти. Мне было даже любопытно, что именно может произойти; я глубоко верил в неизбежность перемены, перелома, ибо в глубине души хорошо знал скрытые законы движения, влекущего, подобно волнам, мое существование.
— Марш, — сказал, наконец, Богнар.