Училище на границе (Оттлик) - страница 64

Я не знаю, зачем Медве понадобилось писать об этом тридцать четыре года спустя. Видимо, впоследствии он все же решил, что это важно. Я читал его рукопись не без удивления. Но прежде чем перейти к сути дела, я все-таки должен внести свои поправки. Не может быть, чтобы ему так изменяла память. Несомненно, он преследовал какую-то цель, искажая свое прошлое. Вот почему я и процитировал его дословно. Но необходимо рассказать, и как было на самом деле.

Когда в темноте спальни они набросились на него, он не молил о пощаде, не вскрикивал и вообще не проронил ни слова, ни единого звука, я до сих пор не могу забыть этого. Его молчание, казалось, таило в себе угрозу. Угрозу, которую почувствовал не только я, но и все остальные, и Середи, и Цолалто, и даже Мерени и его дружки. Такую угрозу, что с тех пор Медве никогда больше «темных» не устраивали, хотя затрещины и побои сыпались на него в изобилии еще не один год. Но тогда его молчание испугало всех.

Я тоже очень испугался. И думал только: его забьют насмерть. Я злился на него. Почти ненавидел. Я лежал в своей кровати стуча зубами и едва дышал. Я не выскочил из-под одеяла, не закричал на всю спальню: «Трусливые свиньи!» Про это я не могу забыть до сих пор. Меня наполняли ужас и отвращение.

Мы никогда не говорили об этом. И все-таки незадолго до своей смерти Медве описал эти события, несомненно, он полагал, что для понимания дальнейшего знать это необходимо. Еще он добавил, что, прежде чем заснуть, он снова вспомнил Триестский залив, про который он уже давно забыл, но потом, к сожалению, его мысли снова сбились на что-то другое.

Я проснулся вдруг от шума дождя. Натянул повыше одеяло. И только тогда заметил, что вокруг меня колышется какой-то странный полумрак и что я нахожусь в огромном зале, где спит несметное множество людей. Чернели открытые окна. Но я не знал, где я.

Лежать в постели было приятно и тепло. Я не шевелился. И думал о том, что могу продолжать спать и это хорошо. Дождь — плохо, думал я. Нет, дождь — это не плохо, тут же передумал я.

Все еще спали глубоким сном. Сопение, всхрапывание и причмокивание сливались в ровную, как на морском дне, тишину. На спинках некоторых кроватей были завязаны полотенца — дежурный офицер при ночном обходе будил тех, кто мочился в постели. Под потолком тускло светили две желтые лампы. Снаружи монотонно шумел дождь. Если он не кончится к утру, то зарядку практически отменят, она пройдет в коридорах. Это хорошо, но вот грязь после дождя — это плохо. Башмаки, штанины, полы шипели — все покроется коркой грязи. Да, конечно, думал я. Мирковски тоже мочится под себя. Потому у него и висит полотенце. Я уже знал, где я, но не сознавал еще, сколько времени я тут. Но думать я хотел не про это, а про свой сон, который очень хотелось досмотреть.