Все они были на год-два старше нас. После первого года обучения они провалились более чем по двум предметам и остались повторять все сначала. Наибольшим могуществом обладал Мерени, под ним ходили все остальные, но каждый в свою очередь стоял на отведенной ему ступеньке власти, начиная сверху от четырех или пяти вожаков из окружения Мерени и кончая совершенно беззащитным Белой Заменчиком. В самом низу этой иерархической лестницы, гораздо ниже Заменчика находились мы, новички.
Шандор Лацкович тоже был второгодник, но он присоединился к нашему потоку, чтобы учиться вместе со своим младшим братом Йожи. Энок Геребен второгодником не был, напротив: он, как образцовый ученик, носил две нашивки и две пуговицы на воротнике, но том не менее тоже числился среди сильных мира сего. А вот пятый из второгодников, Янош Гержон Сабо, стоял на ступеньку ниже остальных четырех; он держался особняком от группы Мерени, Хомолы, Бургера и Ворона. Имя тщедушного, щербатого, с мерзким лицом Ворона на самом деле было Янош Варга. Это я уже знал. И полагал, что знаю уже немало.
Полагал я также, что завязал дружбу с Гержоном Сабо. Гержон Сабо был большим, сильным, неповоротливым и тугим на соображение малым. Он ни во что не желал ввязываться. Его голубые глаза, подобно взгляду укротителя хищников, излучали кроткое безучастие, тупую доброжелательность. Он, несомненно, подобно первому ученику Драгу, пользовался своего рода правом неприкосновенности, но, казалось, не имел у Мерени и его дружков того авторитета, которым стоило воспользоваться. Он тоже, как правило, со смехом наблюдал, как издевались над Элемером Орбаном, но никогда не принимал в этом непосредственного участия. В его смехе мне даже слышалось своего рода снисходительное, отеческое добродушие, смягчавшее жестокость остальных.
Душевный мир Гержона Сабо, помимо всего прочего сидевшего рядом со мной в столовой, стал для меня важен потому, что в субботу 15 сентября я подарил ему рулон чудесной желтой оберточной бумаги.
На последнем уроке перед ужином мы наводили порядок в классе. Я намеревался выстлать бумагой внутренность своего столика, как это сделал Цолалто и другие. Мы переняли эту моду от Жолдоша, и она быстро распространилась. В моем распоряжении был большой рулон красивой желтой оберточной бумаги и рулон поменьше. Я вызволил их из чемодана, еще когда сдавал его на хранение. Но у меня не было кнопок. У Цолалто была целая коробка, но он просил в обмен маленький рулон. Я не соглашался, так как предназначал его для заднего ящика.