Ральф подался вперед.
— Что?
— Разве только мы станем бояться друг друга.
Со всех сторон загикали, засмеялись. Хрюшка пригнул голову и торопливо продолжал:
— Так давайте выслушаем того малыша, который болтал про зверя, и, может, мы объясним ему, какой он глупый.
Малыши затараторили между собой, затем один из них встал и чуть вышел вперед.
— Как тебя зовут?
— Фил.
Для малыша он держался очень уверенно: он протянул руки, покачал рогом, точно как Ральф, обвел всех взглядом, чтобы привлечь к себе внимание, и лишь тогда заговорил:
— Вчера ночью мне снился сон, страшный… Я отбивался. Я был один в лесу и отбивался от этих, ну, на деревьях висят. Тут я испугался и проснулся. Стою я у хижины, а эти… которые извиваются, ушли.
Жуткая реальность этого описания, такого правдоподобного и непереносимо страшного, сковала их всех молчанием. А детский голос звенел из-за белой раковины Ральфа.
— И вижу, как что-то движется между деревьями, что-то большое и страшное.
Он замолчал, напуганный своими воспоминаниями, но все же гордый произведенным впечатлением.
— Ему приснилось, — сказал Ральф. — Он ходил во сне.
Соглашаясь, собрание угрюмо перешептывалось. Малыш упрямо покачал головой.
— Я спал, когда эти, ну, которые извиваются, нападали, а когда они ушли, я проснулся и увидел, как что-то страшное пробирается между деревьями.
Ральф забрал рог, и малыш сел.
— Ты спал. Никого там не было. Ну кто станет ночью разгуливать по лесу? Ну кто? Кто из вас выходил?
Все усмехнулись при мысли о том, что кто-то мог отважиться войти ночью в лес. Вдруг поднялся Саймон, и Ральф ошалело посмотрел на него.
— Ты? Для чего тебе нужно было шляться ночью?
Саймон, решившись, схватил рог.
— Мне нужно было… сходить в джунгли…
— Ладно, — сказал Ральф. — Больше этого не делай. Понял? Ночью не ходи. И так хватает глупой болтовни о зверях, а уж когда малыши увидят ночью, как ты…
В издевательском гоготе можно было уловить не только осуждение, но и страх. Саймон хотел что-то сказать и уже открыл рот, но рога у него уже не было, и ему пришлось вернуться на свое место.
Когда собрание утихомирилось, Ральф повернулся к Хрюшке.
— Ну, Хрюшка?
— Тут еще один. Вот этот…
Малыши вытолкнули Персиваля на середину собрания, а сами — скорей обратно. Он стоял один по колено в высокой траве и, глядя под ноги, пытался вообразить, будто скрыт от взглядов весь, до самой макушки. А Ральф вспомнил другого малыша, вот так же стоявшего тогда в траве, но поспешил увернуться от воспоминания. Эту мысль он давно загнал в самый темный угол сознания, откуда ее могло вытащить на свет только прямое и настойчивое напоминание, как это. Малышей так и не пересчитали: отчасти потому, что их невозможно было собрать вместе, и еще потому, что Ральф и так знал ответ по крайней мере на один вопрос — тот, который задавал Хрюшка на вершине горы в день пожара. Малыши попадались и русые, и темноволосые, и веснушчатые, и все они были грязные, но на их лицах вызывающе отсутствовали сколько-нибудь заметные изъяны. Лилового пятна во всю щеку с тех пор никто не видел. Но то, о чем говорил и кричал тогда Хрюшка, не забылось. И молчаливо признавая, что он все помнит, Ральф кивнул Хрюшке: