— Нет, на охрану киоска я не выйду, — просто ответил я. — И если у вас не будет особых возражений, я хотел бы забрать свою трудовую книжку из вашего… — я намеренно сделал паузу, — учреждения.
— Что ж, — Гладышев не выразил удивления, — нет проблем.
* * *
Обнаружив в почтовом ящике листок бумаги с напечатанным на машинке посланием: «Николай! Приходите сегодня вечером ко мне. Вы мне очень нужны. Рындин. 16.09.91», я сразу почувствовал, как на меня накатывает тревога. Под машинописным текстом была какая-то закорючка, очевидно, подпись Рындина. Но я его почерка не знал.
Почему он не позвонил мне? Я спросил мать, она сказала, что в мое отсутствие вообще никаких телефонных звонков не было, разве что в то время, когда она ненадолго уходила из дома. Рындин мог узнать мой адрес по номеру телефона, который узнал, позвонив в справочную. Итак, я ему срочно понадобился, он звонит — допустим, в то время, когда моя мать отлучилась — телефон не отвечает. Тогда Рындин набирает номер справочной, узнает мой адрес, печатает на машинке записку, направляется ко мне, благо это совсем недалеко, дома у меня по-прежнему никого не застает, но на этаж не поднимается, чтобы воткнуть записку в дверь, как это обычно делается, оставляет ее в почтовом ящике. Выстроенная мной цепочка событий выглядела не совсем логично, мешало последнее звено. Если уж я ему так срочно понадобился, то Рындин наверняка оставил бы записку в двери.
Поэтому любой благоразумный человек на моем месте эту записку порвал бы, или вообще сжег. Но в общепринятом смысле слова я благоразумным не был. Поэтому спрятал записку в нагрудный карман куртки, сказал матери, что выйду прогуляться, и направился на улицу Прямолинейную.
К дому Рындина я подошел около девяти. Наползавший туман делал темный воздух словно осязаемым. Сыро, глухо, мрачно. Окна квартиры Рындина не светились. Все, как надо — то есть, все противоречило букве и духу записки, лежавшей в нагрудном кармане.
Лифт вознес меня на пятый этаж. В кабине вместе со мной ехала низкая толстая женщина. Не знаю, что мешало ей громко и требовательно спросить: «Вы кто такой? Вы к кому?» — от нее просто исходили вибрации некоего властного любопытства. Я вышел, а она поехала на один из верхних этажей. Когда выходил, она чуть не прожгла мне спину взглядом. То-то она меня запомнила, зафиксировала.
Дверь квартиры Рындина оказалась не запертой на замок. А чтобы она не распахнулась, кто-то воткнул между нею и дверной коробкой сложенную вчетверо бумажку. Этот «кто-то» Рындиным не был, я это уже знал, чувствовал. Что ж, надо входить. Я придержал бумажку, чтобы она не вывалилась, и осторожно толкнул дверь. Дверь легко подалась, света нигде в квартире не было. Я нащупал выключатель, включил освещение в прихожей. Отпустил защелку замка, развернул бумажку. Никаких пометок. Вынул из кармана записку. Абсолютно одинаковые, стандартные «четвертушки».