Очередной стук в дверь вынудил меня оставить Вульфа расхлебывать кашу, которую он сам и заварил. Я так и знал, что в один прекрасный день его длинный язык наживет ему горя, и, пока я шел к двери, у меня на губах играла — не буду отрицать, злорадная — ухмылка. Каково-то ему было в тот момент ощущать себя сокровищем, что покоится на перинах гостеприимства.
За дверью оказался всего лишь Вукчич, но он не хуже пули в окно прервал беседу и увел ее в сторону от столь низменных вещей, как услуги и деньги. Он нервничал, выглядел мрачным и рассеянным и, явно испытывая неловкость, не находил себе места. Через несколько минут после его прихода Беррэны ушли, и он встал перед Вульфом со скрещенными на груди руками и хмуро заявил, что несмотря на все оскорбительные слова о вытье на луну, высказанные Вульфом утром, он пришел отдать должное связывающей их старинной дружбе и лично выразить свое сочувствие по поводу полученного ранения...
— В меня стреляли шесть часов назад, — перебил его Вульф. — К этому времени я мог уже умереть.
— Брось, Ниро, какое там. Мне сказали, что всего-то задело скулу, да я и сам вижу...
— Я кварту крови потерял. Арчи, ты сказал, кварту?
Я ничего не говорил, но на мою преданность всегда можно положиться.
— Да, сэр. Никак не меньше кварты. Почти две. Конечно, мне было не до замеров, но она текла рекой, Ниагарским водопадом...
— Достаточно, спасибо.
Вукчич продолжал стоять и хмуриться. Его спутанная грива упала ему на глаза, но он продолжал держать руки скрещенными на груди, вместо того чтобы, как обычно, запускать пальцы в волосы.
— Извини, — проворчал он. — Он почти попал. Если б он убил тебя... Он помолчал. — Послушай, Ниро, кто это был?
— Пока не знаю. Не уверен окончательно.
— Выясняешь?
— Да.
— Это был убийца Ласцио?
— Да. Да чтоб его, когда я говорю, я хочу иметь возможность двигать головой, а сейчас не могу. — Вульф осторожно потрогал повязку кончиками пальцев и уронил руку. — Вот что я тебе скажу, Марко. На нас, тебя и меня, навели морок. Притворяться, что его нет, бессмысленно, а обсуждать бесполезно. Скажу одно: он скоро рассеется.
— Да какое, к черту, рассеется. Что его рассеет?
— Ход истории. Атропос и я — ее орудие. В любом случае, я на это надеюсь. Но пока этого не случилось, нам нечего сказать друг другу. Ты снова одурманен... Вот видишь, я не хотел так говорить, не получается разговора. Тебе мои речи оскорбительны, а мне твои невыносимо надоедливы. Au revoir, Марко.
— Господи, я и не отрицаю, что одурманен!
— Я знаю. Ты знаешь, что делаешь, и все равно продолжаешь. Спасибо, что навестил.