Где смерть поджидает их...
Позже Питер не раз вспоминал тот вечер и ту минуту, думая, что именно тогда всё и началось, тогда изменилась его судьба, судьба многих людей, а то, как знать, и судьба мира?..
...Дверь трактира распахнулась, и в таверну, сопровождаемый порывом ветра и брызгами дождя, вошёл высокий мужчина в зелёной бархатной накидке. Сдвинув шляпу на затылок, незнакомец сбил песок со своих украшенных серебряными пряжками ботинок и захлопнул дверь. Сразу стало понятно, что человек этот не беден: отложной кружевной воротник, дорогая шёлковая рубашка, расшитые лентами и золотым галуном штаны. Чулки из белого шёлка, туфли из чёрной лакированной кожи, такой же, как на поясе, с тяжёлыми пряжками. Его щегольской камзол фиолетового сукна был отделан серебряным кружевом, рукоять шпаги поблескивала золотом. Шляпу украшали страусовые перья... Лицо трудно было разглядеть, но во всём облике незнакомца чувствовалось нечто высокомерное, можно даже сказать, презрительное.
И вдруг Питеру стало так не по себе, как будто не неведомому Ричарду, а ему самому в глотку залезла «гнилая жаба».
Человек спустился в зал. Парика он не носил, а в ниспадавшей на плечи густой чёрной шевелюре не виднелось ни единого седого волоска. Подтянутый и худощавый, он был словно высечен из цельного куска железного дерева. Коротко подстриженные тонкие усики и бородка казались нарисованными на его оливково-смуглом лице. Гибкие, длинные пальцы унизаны более чем полудюжиной перстней с крупными рубинами и изумрудами. А на отвороте камзола болталось странное украшение-аграф: то ли застёжка, то ли большая брошь из зеленоватого золота с рубинами, каждый величиной с ноготь. Переливаясь на свету тысячью граней, камни походили на застывшие кровавые слёзы.
Гость шёл, обводя собравшихся своими угольно-чёрными глазами — такими тёмными, что не было видно зрачков. Его сопровождал слуга или телохранитель, а может, просто приятель: смуглый, крепко сбитый бородач с коротким кривым клинком у пояса, в грязном бархатном кафтане, таких же бархатных штанах и измазанных дёгтем морских сапогах.
Оба огляделись — лучшие места были уже заняты. Приличия и обычаи морского люда предписывали в таком случае либо тихо уйти, либо вежливо попросить разрешения сесть за чей-нибудь стол.
Но странная парочка поступила по-другому. Направившись прямо к Питеру, человек в шляпе развязно осведомился:
— Сударь, вы не пересядете?
— Простите, сэр, не имею чести вас знать, — пробормотал Блейк, подавляя в себе непонятную робость, смешанную с каким-то ещё более непонятным испугом, ведь голос чужака не был угрожающим и на вид тот не походил на грабителя или убийцу. — Простите, — повторил он, — но я пришёл сюда первым. Соблаговолите поискать другое место. — И на всякий случай Блейк придвинул правую ладонь поближе к эфесу шпаги.