Столб вырос. Смотреть на него было уже страшно. Рев стал оглушительным.
Я услышал, как Фиона охнула за моей спиной.
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь! — крикнул я Мандору.
— Через минуту все узнаем, — ответил он и опустил руки.
Знак Логруса погас.
Мы смотрели, как проклятая штуковина разрастается в размерах и ревет все громче.
— Ну и что ты доказал? — не выдержал я наконец.
— Что у тебя нет терпения, — ответил он.
В происходящем явлении не было ничего поучительного, тем не менее я не мог оторвать от него взгляда.
Неожиданно рев перешел в оглушительный треск. Черный призрак столба задергался, стряхивая налипший мусор, затем рев возобновился.
— Как ты это сделал?
— Ничего я не делал, — ответил Мандор. — Он сам подстраивается.
— Такого не должно быть, — заметила Фиона.
— Не должно, — согласился он.
— Я пас, — признался я.
— Рев должен был постоянно нарастать, усиленный после такой подпитки, — сказала Фиона. — Но у того, кто контролирует бурю, другие планы. Поэтому смерч перестроился.
— Причем это явление связано с Хаосом, — добавил Мандор. — Заметили, как смерч черпал оттуда силы, когда я предоставил ему такую возможность? Но после определенного момента пошла корректировка. Кто-то играет с самими первозданными силами. Кто это, зачем и почему — не знаю. Но это сильный довод против того, что тут замешан Образ. Это игры Хаоса. Так что Мерлин скорее всего прав. Полагаю, эта проблема имеет иное происхождение.
— Ладно, — уступила Фиона. — С чем мы остаемся?
— С тайной, — сказал Мандор. — С закадкой. Но не с прямой угрозой.
У меня появилась мысль… Может, конечно, я и ошибся, но не это заставило меня промолчать. Дело касалось области, которую не озватишь одним взглядом, а выдавать полуготовые ответы я не люблю.
Фиона испепеляла меня взглядом, но я хранил спокойствие. Видя, что ничего не получается, она резко сменила тему разговора:
— Ты сказал, что оставил Люка при необычных обстоятельствах. Где он сейчас?
Меньше всего мне хотелось окончательно ее разозлить. Но и натравить ее на Люка я тоже не мог. Насколько я знал свою тетушку, она могла запросто его прикончить, хотя бы из соображений безопасности. А я не хотел, чтобы Люк погиб. Мне казалось, что с ним происходят серьезные перемены, и раз так, пусть у этих перемен останется побольше шансов. Мы многим были друг другу обязаны; когда люди знают друг друга так долго, трудно вести счет долгам и обидам. Помня, в каком состоянии я его оставил, я понимал, что пройдет немало времени, прежде чем Люк обретет нормальную форму. Кроме того, мне хотелось о многом с ним переговорить.