говорил, цитируя Клода Леви-Стросса: «По-моему, в
„La Pensee sauvage“[17] есть мысль о том, что уменьшенная модель чего-либо — то есть миниатюра — позволяет получить знание о данном предмете в целом, предшествующее знанию о его частях. Процесс познания, обратный привычному. По сути дела, все искусства развивались именно так, как бы уменьшая материальное пространство в пользу пространства интеллектуального». Профессор обнаружил, что люди, абсолютно не способные мыслить конкретно и, пожалуй, даже враждебно воспринимающие любые проявления этого — кстати сказать, конкретные мысли и действия и составляли для него самого главное удовольствие во время работы над домиком, — сразу, точно охотничьи собаки, делали стойку, стоило ему упомянуть имя отца-основателя структурализма. Они даже смотреть начинали на кукольный домик с той же напряженной и искренней заинтересованностью, какая возникает в глазах у пойнтера при виде садящейся на воду утки. Жене профессора не раз приходилось принимать у себя малознакомых людей и развлекать их — особенно когда она стала штатным координатором организации, занимавшейся охраной заповедников, — однако же этих гостей занимали лишь самые насущные и неотложные проблемы, так что кукольным домиком они восхищались исключительно ради проформы, если вообще его замечали.
Дочь профессора Виктория, миновав период домашнего прозвища Вики и, в тринадцать лет, вступив в «период Тори», перестала наконец приглашать своих приятелей, чтобы поиграть с кукольным домиком, вытаскивая наружу мебель, хрупкую бытовую технику и прочие предметы, весьма неосторожно используя все это для других игр и других выдуманных героев. Ибо в домике в те времена действительно поселилась — а может, и давно уже жила там — некая семья. Виктории было восемь лет, когда она попросила подарить ей на Рождество — что родители и сделали — довольно дорогую игрушку: целую семью Бендски — маму, папу, брата, сестру и младенца вполне европейской наружности и сделанных так искусно, что они могли сидеть в креслах, доставать развешанные на стене над очагом медные кастрюли, шлепать друг друга по попе или нежно обниматься. Дом тогда еще был не совсем закончен, и там случались порой настоящие семейные драмы. Брат сломал себе левое бедро, и этот перелом так и не удалось как следует залечить. Папа Бендски получил усы и брови, нарисованные фломастером, отчего лицо его приобрело злобный пиратский прищур, в точности как у индийца-полукровки Ласкара из какого-нибудь триллера, посвященного эдвардианской эпохе. Младенец и вовсе куда-то потерялся. Когда Виктория совсем перестала играть с уцелевшими членами семейства, профессор с благодарностью и вздохом облегчения спрятал их всех в ящик того столика, на котором стоял кукольный Дом. Он, собственно, ненавидел их с самого начала, читая захватчиками, особенно папу, типичного Ласкара, какого-то чересчур тощего и гибкого, в отвратительном зеленом пиджачке, похожем на куртку от австрийского национального костюма, и с мерзкими глазками-бусинками.