— Не лучше кого-либо, а просто — лучше.
У дома остановилась машина. Это отец. Ночное дежурство вообще-то с двенадцати до восьми, но он всегда возвращается раньше.
Перед тем как войти в дом, отец громко откашлялся на крыльце; вошел, молча кивнул мне и матери и сел за стол.
Я вытаращился на него.
Вот это да!
Я тут же быстро покосился на мать: ты видишь? Как, по-твоему, он знает?
В густых каштановых волосах отца была белая полоска! Прямо над лбом — словно след от детской присыпки.
— Папа, у тебя…
— Бен! — Мать посмотрела на меня так строго, что я мгновенно осекся.
— Что ты хотел сказать, Бен? — спросил отец.
— Да так, ничего особенного…
Мать сидела бледная-бледная. Губы сжаты в едва различимую полоску.
Отец поставил на стол коробку с пончиками из городской кондитерской «Ханни дип». На коробке был рисунок — горшочек, через край которого струится золотистый мед. Над горшочком парил пончик, с которого капал мед. От одной картинки слюнки текли.
— Угощайтесь, — сказал отец. — Твои любимые, Бен. Из «Ханни дип».
— Спасибо, не хочу, — сказала мать.
— Да ты что, Энн! С нескольких пончиков не растолстеешь.
— Спасибо, не хочу, — повторила мать, и в ее голосе чувствовалась ярость от того, что отец посмел принести эти пончики в дом.
Я выбрал пончик с шоколадной глазурью, чем вызвал одобрение отца.
Он ласково взял мой подбородок в свою лапищу и легонько потряс его. Его пальцы пахли диковинно: резкий запах хлорки. Краем глаза я заметил, что и манжеты его сорочки в той же пудре.
— Молодчина. Пончик — дело недурное.
— Не прикасайся к мальчику, Клод!
— Не прикасаться к моему сыну? Это что еще такое?
Ее голубые глаза блестели как сталь из-под полуприкрытых век.
— Бен, забирай пончик — и иди к себе.
— Но я еще не…
— Бен!!!
— А как же хлопья?
Отец смиренно промолвил:
— Иди, Бен, иди.
Моя мать была женщиной миниатюрной и ростом чуть выше полутора метров. Однако отец, здоровенный детина, подчинялся ей беспрекословно.
Ему, похоже, даже нравилось подчиняться ей.
У него на этот случай была любимая шутка: будто мало в мире хлюпиков, ей подай командовать Клодом Трумэном, человеком-зверем!
Я пошел восвояси. Но далеко не ушел, остался подслушивать в гостиной.
— …моего дома!
— Что-о?!
— Я сказала, вон из моего дома! Проваливай!
— Энн, что я такого сделал?
— Клод, у тебя в волосах — сахарная пудра. Мы живем в маленьком городке. Ты хочешь выставить меня на всеобщее позорище?
— На… на позорище?
— Клод, не надо! Не надо говорить со мной, словно я дурочка и словно я одна в городе не знаю, что происходит. Я не дурочка, Клод!
В то время я, конечно, не до конца понимал происходящее. Но уже тогда я осознавал всю хрупкость взаимоотношений отца и матери. Задним числом мне кажется, что я понимал это чуть ли не с младенчества.