— Саша! — Вскочила, начала шарить по столу рукой, отыскивая кнопку настольной лампы, опрокинула стакан. Когда зажегся свет, увидела лицо Саши, жалкое, в черных подтеках расплывшейся краски. — Саша, Сашенька, ну что ты? — Сдернула со спинки кровати полотенце, намочила из горлышка графина, приложила осторожно к щекам. — Вот так. И не надо плакать, все же хорошо у тебя.
— Я устала, — тихо сказала Саша и закрыла глаза, — если б ты знала, как я устала.
— Ну, уезжай оттуда, — Галина присела на краешек постели, отвела со лба Саши густую челку, — уезжай, ты же говорила, что на пенсию уже давно заработала, поселись в теплых краях.
— Считаешь, что только и осталось пенсии дожидаться? — улыбнулась невесело, скривив яркие накрашенные губы. — Нет, с Севера я не уеду. Он спас меня, и за это не предам его никогда. И не от работы я устала, нет, — словно утешая Галину, положила ей на колено руку, — работа по мне. Я от себя умаялась. Знаешь, кто я?
— Ты очень красивая, и умная, и смелая, и еще молодая.
— И никому не нужная, — перебила Саша. — Но я о другом. Я человек, который надоел сам себе. Понимаешь, на-до-ел, — смотрела в потолок уже сухими неподвижными глазами.
— Это оттого, что ты ни к кому не притулилась. А притулишься, и все будет хорошо. Вот Константин… Воронцов, он же понравился тебе.
— Остается уговорить графа Потоцкого, — сказала безразлично, все так же глядя в потолок.
— При чем здесь граф, все зависит от тебя, правда. Он очень одинокий человек, и ему трудно, только ты… — замялась, — только ты…
— Ну, — поторопила Саша прежним нетерпеливым, резким голосом. И смотрела уже иначе, насмешливо, повернув набок голову. — Ну же, ну, чего я?
— Ты… ты как-то очень прямо, — мямлила Галина, — очень искренне.
— Хочешь сказать, чтоб карты на стол не выкладывала, да? Слушай, а ты не так проста, как кажешься, — смотрела с недобрым любопытством, — совсем не проста. Только уж я не умею по-другому, да и не хочу.
До утра уже не уснула. Слышала, как сначала прерывисто вздыхала Саша, потом мерно, с шумным выдохом. Заснула.
Нужно было дожидаться семи, в восемь открывается авиакасса, как раз первой будет. Когда чуть забрезжило, взяла осторожно с тумбочки часы — четыре. Как он медлил, этот рассвет, будто назло. Казалось, вечность прошла, а часы только пять показали. Не выдержала, поднялась в полседьмого. Саша спала крепко, отвернувшись лицом к стене. Морщась от скрипа лестницы, спустилась тихонько на второй этаж, умылась быстро, кое-как закрутила пучок. Ею владела уже нетерпеливая лихорадка дороги. Вернувшись в комнату, запихнула в спортивную сумку ночную рубашку, мыло, зубную пасту. Отсчитала торопливо деньги, ровно двести, восемь двадцатипятирублевых бумажек, подсунула краешек пачки под железный круг основания настольной лампы. Подумала, может, записку Саше оставить, и, не найдя слов подходящих, все чепуха какая-то в голову лезла торжественная: «Прощай, будь счастлива», «Уезжаю, так нужно», написала крупно на листке, где вечером список покупок составляла: «До свиданья».