Стеклянный павильончик авиакасс на пустыре возле шоссе был еще закрыт, но из объявления, приклеенного изнутри на окошко, явствовало, что на ближайшие три дня билеты проданы. Галина растерянно поставила на землю чемодан, все-таки нужно дождаться кассира, вдруг кто-нибудь сдал, или случайно лишний билет оказался, или рейс дополнительный на Москву ввели, мало ли что бывает.
Коротая время, принялась читать объявления, густо облепившие близкие столбы и деревья. Искали попутчиков на такси до Симферополя, до Феодосии. Попутчиков, попутчиков, кто-то продавал водные лыжи, и вдруг: на кусочке из тетрадки в клеточку, печатными неуверенными буквами сообщали, что на Садовой улице продаются два билета до Москвы. Число сегодняшнее. Объявление свежее, — видно, приклеили недавно. Цифра «два» обведена жирно.
«Ерунда, можно купить и два, всего лишь лишних двадцать три рубля», — и бегом на Садовую.
Лиловые тени виноградных листьев на розовом ракушечнике дорожки были четки и неподвижны, когда шла к дому полукруглым зеленым тоннелем. Лозы густо увили железную конструкцию, и солнце, просвечивая через светлые, незапыленные листья, вспыхивало на перламутровых обломках ракушек крошечными матовыми искрами. Дворик был чисто подметен, добела выскоблена столешница деревянного столика, врытого крепко в землю под огромным орехом, осторожно положившим свои старые ветви на железную крышу веранды.
Галина постучала в голубую дверь.
— Кто там? — спросил женский голос.
— Я насчет билетов, — отозвалась Галина.
Дверь открыла грузная, немолодая женщина в темной ситцевой кофте. Воспаленные красные веки глаз, коротко подстриженные седые волосы. Огромные груди неуместно низко, над самым животом, вздымают бугром тонкую ткань, и будто под тяжестью их горбится широкая спина.
От женщины, как запах, исходило ощущение беды. Галина и объяснить бы не могла, отчего почувствовала беду ее, только сердце вдруг сжалось предчувствием нехорошим, когда шла вслед за хозяйкой через кухню в горницу. Галину тяготило, мучило это умение узнавать чужое несчастье. Зачем ей, неудачнице, той, что суждено одной и двоих детей вырастить и сестер на ноги поставить, дано так сильно ощущать чужое горе, так помнить о нем, будто своих забот мало?
Со спины женщина была крепка широкой костью, и Галина подумала с облегчением, что ошиблась, наверное, на этот раз, но, увидев голые стены комнаты, старика, понуро сидящего в углу на лавке, поняла — нет, не ошиблась.
Старик даже не взглянул на нее, думал о чем-то сосредоточенно, опустив маленькую, как у ребенка, голову в старой железнодорожной фуражке. Видно, мерз уже, потому и фуражки не снимал и ноги обул в аккуратные, войлоком подбитые валеночки, еле достающие до пола.