Оксана сидела неподвижно, опустив голову, и, закусив нижнюю губу, всеми силами старалась не выдать своих слез, дрожи рук и плеч.
— Ксанка, — он подошел к ней, остановился сзади, — слушай, прости меня, деревенского грубияна. — Он наклонился, и Оксана снова услышала запах пота и «Шипра». — Я это, наверное, из мести тебе так плохо сказал, — шептал он ей на ухо, — правда, забудь. Ты очень красивая, даже удивительно, до чего же ты красивая. Теперь я точно знаю, что сок из белых лилий — великая вещь. Ты такая же красивая, как была, и очень молодая, а я…
— Перестань, — сказала Оксана и всхлипнула.
— Ну вот! — огорчился он. — Устала, и я тоже хорош. — Павел осторожно и нежно провел рукой по ее волосам. — Ну, не плачь, пожалуйста, ты молодая, вся жизнь впереди.
— Я очень несчастна, — сказала Оксана, шмыгнула носом, открыла сумочку, ища платок.
— Я знаю, — тихо откликнулся он, — ты просто ни к чему не прилепилась, а прилепишься — и все пойдет на лад, слышишь?
И, взяв ее за плечи, неожиданно одним сильным движением поднял с кресла, повернул к себе лицом.
— И все-таки сок из луковицы белой лилии — потрясающая вещь! Ты и зареванная красива, надо же! Даже нос не распух.
Оксана совсем близко увидела его лицо. Он смотрел на нее с нежностью и состраданием, — как смотрят только на очень родных, когда им плохо.
— А я не мазалась этим соком, — сказала Оксана и, чтоб прогнать странное, ненужное желание прижаться к нему, уткнуться лицом в мощную красно-загорелую шею, положила ему на плечи руки и засмеялась, — я не знала, что такое луковица.
— Ну, вот видишь. — Он вынул из кармана аккуратно сложенный, пахнущий «Шипром» белоснежный квадрат платка, осторожно, словно у ребенка, промокнул слезы на лице Оксаны, потом тряхнул платком, расправляя его, приложил к ее носу: — Сморкайся!
— Ну что ты! — Оксана замотала головой.
— Сморкайся, сморкайся. Вот умница, и все будет хорошо. — Он спрятал скомканный платок в карман.
— Пора идти, — сказала Оксана.
Но он медлил, стоял неподвижно рядом и, отвечая на ее вопросительный взгляд, наклонившись к ней, вдруг попросил:
— Не поддавайся, Ксанка. Не поддавайся себе. Если уж времени не поддалась, то себе, ей-богу, ни к чему. И не думай ты так о своем деле. Не думай, что язык этого племени никому не нужен. Нужен. Потому что, если он не нужен, не нужен и хлеб, и я, и ты. Понимаешь? — Он снова тряхнул ее за плечи. — Ты понимаешь?
— Погоди. — Оксана даже в кресло опустилась, так неожиданны были эти поразившие ее слова. — Как ты?
— Да уж догадался. — Павел протянул ей руку: — Вставай, а то поезд уйдет без тебя.