Оза удивилась, когда миновали канаву, снова пошли через пути. Она была чистоплотной неглупой козой, и Феодора всегда испытывала некоторую неловкость и недовольство собой, называя ее «ледащая», громко крича на нее и дергая сильно веревку. Но так было принято обращаться с козами, и Феодора, чтоб не вызывать удивления, а может, и насмешек, подчинялась правилу.
Стоя с Озой на вытоптанном выгоне за селом, глядя на редкую толпу, на опустошенные кузова грузовиков-автолавок, Феодора поняла, что в такой час рассчитывать на хорошего покупателя нечего. Подошел незнакомый человек, предложил цену, но Феодора даже в торг не вступила, так смехотворна мала была предложенная сумма. Человек отошел, и Феодора пожалела о своей неуместной гордости, она укорила себя тем, что вернется ни с чем, а хлопчик ждет и надеется, а Озу продавать все равно надо, — пора расставаться, чего ждать-то, — пора, пока скотина не осталась беспризорной. Занятая мыслями, Феодора не заметила, как подошла Шурка. Оглянулась, когда услышала сухой вопрос:
— Сколько?
Тридцать два года не разговаривала Феодора с Шуркой, почти всю жизнь, и, хотя не случилось у нее ближе и лучше подруги, чем была когда-то Шурка, хотя одиноко было ей дождливыми осенними днями и долгими зимними вечерами в пустой хате, не возникало ни разу за все эти годы желания сделать шаг к примирению. «Ведь из-за нее последняя ночь с мужем порознь прошла, это она, стервятница, зарилась на чужое счастье», — помнила всегда Феодора.
Так отчего сейчас, когда, пользуясь безвыходным ее положением и опустелым рынком, Шурка задешево решила получить лучшую на селе козу, Феодора не возмутилась, не пристыдила ее, а торопливо назвала цену, за какую постороннему, не причинившему ей никакого зла человеку не захотела отдать Озу.
Шурка молчала, и Феодора, испугавшись, уже хотела назвать еще меньшую цифру, когда Шурка задала странный вопрос:
— А сколько тебе нужно?
Феодора вопроса не поняла, вглядывалась жадно в Шурку. Она старалась не смотреть на врагиню все эти годы, опускала глаза при встрече — неприятно было, да и не хотелось, но сейчас, увидев ее лицо так близко, была поражена. Ничто не напоминало в этом коричневом, маленьком, измятом временем худеньком личике с впалым ртом прежнее смуглое, в темно-синих родинках, гладкое лицо Шурки. Феодора даже забыла, зачем они здесь и о чем говорят. Вспомнила вдруг, как стояла под деревом и Шурка кидала вниз, на расстеленное рядно, огромные груши, такие же упругие, нежно-желтые, словно светящиеся изнутри, какими были тогда ее ноги, высоко открытые задравшейся юбкой. Вспомнила, как смеялись неизвестно чему, и пели, и по очереди щеголяли на досвитках в кремовых кожаных туфлях, что по ордеру, за буряки, получила Феодора.