Леши нигде не было. Все двери в кафельном коридоре оказались накрепко запертыми, и странная, неожиданная тишина погнала меня назад.
В комнате, такой же скучной, как цвет двери, ведущей в нее, за канцелярским столом сидел человек. Свет, проникавший сквозь пыльные, у самого потолка окна, делал его и без того несвежее лицо похожим на ком измятой оберточной бумаги.
— Простите, как найти Лешу? — спросила я.
— Ушел домой, — не отрываясь от счетов, ответил он.
— Как?! — глупо удивилась я. — А Чучик?
— Какой Чучик?
— Моя собака, вернее, она не моя, но так уж…
— Слушайте, — перебил меня человек и с наслаждением откинулся на спинку стула, потянулся, неожиданно громко захрустев суставами, — слушайте, — повторил он, — вы что, не знали, где вы его оставили?
— Нет, — и предчувствие чего-то непоправимого, какой-то ужасной и легкомысленной ошибки заставило меня сесть на стул. — А где? — спросила я с глупой, заискивающей улыбкой.
— В приемнике, — с удовольствием выговорил он, — понимаете, в приемнике.
Я поняла сразу, но, все так же глупо улыбаясь, спросила:
— Но ведь я могу забрать свою собаку?
— Нет, — сказал весело человек и вынул из ящика стола серую давнишнюю облатку цитрамона, вытряхнул на ладонь такую же несвежую таблетку, с размаху кинул в рот, налил в стакан воды из захватанного, давно не мытого графина.
Я молча, с тупым вниманием следила за его действиями, ждала, пока он с жадностью выпил один стакан, потом другой. Я не имела права и не хотела портить отношения с этим человеком: он мог отдать мне Чучика. А человек был плохой: потому что, когда наконец он кончил пить, поставил стакан на стол и я попросила: «Откройте, пожалуйста, дверь, я заберу свою собаку», — он посмотрел мне в глаза и четко сказал:
— Вот непонятливая дамочка, увезли собак, понимаете, у-вез-ли.
— Куда увезли? — растерянно спросила я, все еще не веря в непоправимость происшедшего.
— А этого я вам не скажу. И не устраивайте здесь истерик.
Истерик я устраивать не умела — и сейчас, глядя на его несвежее лицо с испариной на лбу, на пухлые пальцы, выстукивающие по столу однообразную, бойкую и угрожающую дробь, пожалела об этом.
«Что же мне делать? — судорожно думала я. — Просить его бессмысленно, он мечтает только об одном — опохмелиться, и ему доставляет удовольствие, пользуясь своей ничтожной властью, говорить со мной оскорбительно и безжалостно. И что я теперь наделала, зачем вмешалась в судьбу этой несчастной собаки, так жестоко и непоправимо повернув ее?!»
— Я вас очень прошу, — сказала я с усилием, — подскажите, где искать собаку. Понимаете, первый день отпуска, и такое несчастье. — «Может, ему предложить деньги?» — Я вам буду очень признательна, — добавила упавшим голосом и замолчала, поняв, какую чудовищную ошибку допустила.