Сабля, люлька — вся родына.
Сивый конык — то ж мий брат,—
Никита Иваныч неожиданно спросил меня:
— Маша, как сейчас на улице? Солнце еще не село?
Я вышла в коридор посмотреть в окно. Огромное солнце будто опиралось на край степи, и красные квадраты светились на выкрашенной серой масляной краской стене.
— Закат, — сказала я, войдя в палату, — скоро сядет, Владимир Иванович уже с Милкой, наверное, вернулся, принести молока?
— Не надо, — сказал Никита Иваныч, — спой еще что-нибудь.
И пока я придумывала, что бы еще спеть, он вдруг неожиданно сказал:
А певал и я когда-то,
Словно дрозд в лучах заката…
— Ну и что? — тут же сказал Леша. — Попоешь еще.
Никита Иваныч не ответил ему.
— Хорошие птицы дрозды, — сказал Маркел Митрофаныч, — у моего креса был дрозд, он когда пел, горлышко так смешно у него надувалось.
— А как же дальше? — спросил Никита Иваныч.
— Не знаем, — ответил за всех Леша, — вот Машка, может, знает, она все песни помнит.
— Я про дрозда не знаю, я про ласточку знаю, — сказала я и тут же затянула:
С сумочкой дорожной,
С песенкой походной
Ласточка летит.
— Тише! — приказал мне Маркел Митрофаныч. — Прочти дальше стих, — попросил он Никиту Иваныча.
Никита Иваныч молчал, а я обиделась на Маркел Митрофаныча и пошла к двери. Когда я проходила мимо его койки, он схватил меня за руку и посадил у себя в ногах.
— Ты характер не показывай, мала еще, — шепотом сказал он мне в ухо, пощекотав его своими колючими усами.
Умирают песни скоро,
Словно тени средь узора
Густолиственного бора… —
снова своим хриплым голосом заговорил Никита Иваныч.
А певал и я когда-то,
Словно дрозд в лучах заката, —
Песня выпита до дна.
Птицей быть душа устала,
В горле голоса не стало,
Мне не петь уж, как бывало…
Голос Никиты Иваныча совсем охрип, и я хотела встать, чтобы дать ему попить, но Маркел Митрофаныч удержал меня за плечо.
Я окончил —
Спи, струна! —
сказал Никита Иваныч и закашлял.
Я подошла к нему и дала попить из поильника.
— Хороший стих, — сказал Маркел Митрофаныч, — только не совсем правильный. Как же может быть густолиственный бор, когда бор — это сосна. У нас, где горелая деревня, бор был, там песок и сосны на нем.
— В стихах это неважно, правда? — спросил Леша Никиту Иваныча.
Никита Иваныч не ответил, он часто так делал, скажет что-нибудь, а потом не отвечает ничего, и Леша привык к этому.
— В стихах неважно, — ответил он сам на свой вопрос. — Вот, например, вы Лермонтова читали — «и звезда с звездою говорит»… Ну как звезда может со звездою разговаривать? Глупость. А в стихах здорово получается. А этот стих тоже Лермонтова?