Они оба встают. Дальше я уже ничего не понимаю. Если честно, я даже не слышу, что они говорят, потому что у меня начинает кружиться голова.
– 너는 지금 선배한테 그딴 식으로 말해? – спрашивает папа. – 그것도 내 마 누라랑 식구들 앞에서?
– 여긴 내 집이야. 내 가족이고. 내가 당신을 여기 초대 한거야. 당신 이 예의에 맞게 굴어야지, – отвечает папа Джо.
– 내가 니 선배야. 나한테 예의를 지켜야 하는건 너야.
– 그냥 실없는 농담이었고 아차 싶어서 사과했잖아. 그런데 당신 열 등감때문에 그걸 가지고 계속 물고 늘어지는 거잖아. 그건 당신 문제지 내 문제가 아니야.
– 제발 그만, – говорит моя мама.
– 상종할 가치도 없어, – говорит мама Джо.
– 그게 무슨 뜻이에요? – с сомнением спрашивает моя мама.
– 알지 모르겠는데, 씨발 지금 여기는 미국이야, – говорит папа Джо. – 당신이 말하는 선배니 후배니 하는거 여기서는 상관없다고.
– 니가 나보다 잘난거 같냐?
– 암 당연히 내가 낫지. 너보다 집도 좋아. 차도 좋아. 심지어 차도 두대야!
– 우리 딸은 대학다녀. 그거 한두푼 드는거 아니다. 우리 아들도 곧 스탠포드 대학에 갈꺼야. 나는 중요한데다 내 돈 쓰지 누구처럼 집이니 차니 쓸데 없는데 안써, – говорит папа.
– 학비 못대줘서 당신 아들 스탠포드 못갈꺼잖아. 뭐 어
차피 갈 실력도 안되지만, – говорит папа Джо.
Я вижу, что мой папа изменяется в лице, словно в нем что‐то умерло.
– 그래 당신이 나보다 미국엔 먼저 왔어, – говорит папа Джо. – 그래서 뭐. 한국에서도 가난했고 여기서도 깜 둥이나 멕시칸 같은 못사는 애들 상대로 술이나 팔잖아. 아들 도 당신이랑 똑같이 끝날꺼야. 우리 딸은 안그럴 꺼지만.
– Папа? – говорит Джо.
Тот не обращает на нее внимания.
– 그리고 말이야, 우린 서울출신이야. 미국에 오지만 않 았어도 당신 같은 시골 무지랭이랑은 상종도 안했어. 미국만 아니었어도 당신 아들 같은 놈이 어딜 감히 우리 딸을 만나. 아 뭐 그래. 지금은 지들끼리 잘 지내라 그래. 그래도 우리 딸 은 더 낳은 사람 찾아갈꺼야. 당신 아들? 방탄조끼나 사 입혀.
Мой папа делает несколько глубоких вдохов и выдохов.
– Мы уходить, – говорит он.
Я держу обе руки на руле. Кручу руль против часовой стрелки – и мое тело наклоняется вправо. Кручу по часовой – и мое тело кренится влево. Моя правая ступня лежит на чем‐то, на что можно давить. И когда я давлю, меня самого вдавливает в сиденье. Передо мной черно-серо-оранжевое шоссе, испещренное парами красных огоньков.
Я веду автомобиль. Широкий ремень плотно прижат к моей груди и к моим бедрам. Две яркие лампы разгоняют передо мной тьму. Сегодня, должно быть, новолуние, потому что я не вижу привычного белого диска на небе. Я веду в темноте, держась линий. Мой отец, которого я называю папой, сидит рядом со мной. Моя мать, которую я зову мамой, сидит прямо позади него. Она вставляет пустой одноразовый стакан в цилиндрическое углубление в консоли между передними креслами. Папа вынимает его и отдает ей обратно.
– Я ничего не пить, – с возмущением говорит он, – нет интоксикация.
Это первые слова после нескольких минут молчания.
– Пап, – говорю я.
Он повышает голос:
– Сейчас я иметь очень ясный умственный настрой.
– Пап, что за…
– Я не принимать ничего в дом этот человек, – продолжает он. – Ни еда, ни алкоголь – ничего.
– Пап, – резко говорю я. Мой тон возвращает его к реальности. – Что там, черт возьми, случилось?