В общем, кажется, безвозвратно теряла нить разговора. Нет, не то чтобы я могла пожаловаться на свое образование. Просто в последнее время читала, в основном, профессиональную литературу. А в ней не было ни постмодернистов, ни «философии небытия».
Мне бы очень хотелось ввернуть в разговор что-то типа: «Ах, это же совершенно в рамках концепции Бельведерского, хотя, кажется, ее уже оспорил Васюкевич». Однако эта вездесущая Лиза наверняка бы сразу меня раскусила и выяснила, что таких людей вообще не существует. Как и их концепций.
Поэтому я просто сидела и слушала, как они рассуждают о современном искусстве, и потихонечку просила у Вселенной, чтобы их разговор стал более приземленным… И с облегчением выдохнула, когда Лиза вдруг заявила:
– Прошу извинить, но мне пора припудрить носик.
Единственное, о чем я пожалела, так это о том, что орган обоняния у нее не такой большой. Я бы предпочла, чтобы он был размером с Эйфелеву башню, так чтобы на его напудривание ушел хотя бы весь этот вечер.
Стоило ей уйти, Пашин телефон требовательно запиликал, сбив хозяина с мысли. Он посмотрел на экранчик и вмиг помрачнел:
– Извините, должен ответить, – буркнул он нам и тут же направился к выходу, громко выясняя отношения со своим телефонным собеседником.
Мы с Олегом остались за столиком вдвоем. Я сделала вид, что меня очень интересует аляповатая картина, висящая напротив. Мы впервые оказались наедине после того инцидента во время моей явно неудавшейся брачной ночи.
– Я очень рад, что мы можем поговорить без свидетелей, – заявил вдруг Олег.
Сердце у меня почему-то затрепетало и попробовало сбежать в пятки. «Стоять!» – скомандовала я ему. Нужно было дослушать собеседника, не теряя самообладания.
– Извини, что я так ворвался… – продолжал он, не замечая моих разборок с главной мышцей организма. – И спасибо, что не стала ничего рассказывать Пашке. Я правда не знаю, что на меня тогда нашло…
Олег замолчал, и я поняла, как тяжело ему даются эти слова.
– Забудь! – беспечно махнула я рукой. – С кем не бывает!
Аха, буквально каждый пытается ночью обнять новоиспеченную жену брата, предварительно ворвавшись к ней в спальню. Вслух я этого, конечно, не сказала. Да и вообще, говорить было больше нечего. Поэтому за столиком впервые за весь вечер повисла долгая мучительная пауза.
Я успела досконально изучить картину на стене и даже разобрала имя художника – М. Гузявин. Обязательно запомню, чтобы в каком-нибудь разговоре при случае выдать что-то вроде: «Ах, что вы говорите! Это совершено в духе Гузявина. Надеюсь, вы видели его полотна?»