— Да я его только раз и ударил, — дрожащим голосом проговорил полицай, — немцы приказали бить того, кто лезет в другой раз!
— Так! — сказал прокурор. — Кто хочет сказать слово в защиту полицая?
Барак молчал. Подождав минуту, судья сказал:
— Виновен ты, Иван, в убийстве своего брата пленного. Теперь пусть народ решит, что с тобой делать!
— Кто за то, чтобы отпустить полицая?
— Я, я, — отпусти его! — голоса были отрывочны: боялись себя выдать.
— Кто за то, чтобы казнить Ивана?
Многоголосно грохнул барак:
— Казнить его! Бить его, суку, в темную!
С десяток фигур подскочило к печке и стащило упиравшегося полицая вниз. Страшным голосом закричал полицай и не докричал. Накинули на него матрац, били колодками, досками, ногами. Глухие удары и топот продолжались очень долго. Безжизненное тело полицая вытащили и бросили на цементный пол умывальника.
Долго перешептывался барак. Судья остался невидим и неосязаем. Его спокойный и властный голос никак не вязался с обликом пленного.
Утром, как обычно, унтер считал пленных, — одного не хватало. Три полицая сворой бросились в барак. Прибежав, сообщили: — «Ein krank!» Унтер записал в книжку и ушел.
Я, получив хлеб, но даже не съев его, бросился искать судью. Два раза обошел двор, внимательно вглядываясь в лица. Они все были обычные, пленные как пленные.
Утром полицай ожил. Он сидел на полу в умывальнике, прислонившись к стенке, черный, опухший, и смотрел в одну точку. Какая-то милосердная душа в обед поставила ему котелок с супом — полицай не пошевелился. Вечером его забрали в санчасть. А через несколько дней прошел слух — умер полицай.
Вечером обсуждали событие. Не все были за его казнь. Пожилой пленный на нижней койке говорил соседу:
— Ты посмотри и его сторону. Мы пришли, незваные-непрошеные, и начали людей тасовать. Я видел, как зимой, в лютую погоду, в открытых вагонах везли «врагов народа» в Сибирь: женщин, стариков и детей. Как ты думаешь, сколько их доехало? Может быть, и его родные там были. Вот он и запомнил и ждал своего часа, чтобы отомстить москалям. А когда немец дал ему палку, он и стал мстить. А кому? Тебе и мне. Уму него работал, как у тебя. Он мстил тебе, а ты ему! А виноват кто? Сам знаешь! Они за народной спиной прячутся и радуются, что мы друг другу горло перегрызаем!
Чего греха таить! Суд над полицаем переломил что-то в людях. Стал пропадать страх не только перед полицаями, но и перед немцами. Невидимыми путями наши чувства передались полицаям. Те вдруг притихли и присмирели!
После судили и били еще двух полицаев.
Было ясно, что суд был тщательно подготовлен группой людей не советской ориентации. Советская агентура повсеместно стремилась к ухудшению положения «изменников родины», а не облегчению их жизни в плену.