Мы смотрели на темные горы, сдавившие долину, и неприятное чувство оторванности от всего мира овладело нами. Первым отозвался москвич Василий. Упавшим голосом он произнес:
— Выморят они здесь нас голодом! Никто никогда и не узнает! Будет еще хуже, чем в Нюренберге в 41 году!
Нас подвели к одному из бараков с большой вывеской: «Русские пленные. Вход посторонним воспрещен». Два первых окна барака были закрыты решетками. В бараке нам отвели две комнаты, в которых разместилось по десять человек. В комнатах были расставлены двухэтажные койки, застеленные серыми одеялами. Еще одно одеяло лежало в ногах. Я выбрал второй этаж угловой койки. Посредине комнаты стояла чугунная печь. В противоположном конце от двери — умывальник и уборная. Все выглядело неожиданно опрятно. Но не эти удобства были главным. Питание и работа занимали нас больше всего.
Был полдень. Вскоре пришел солдат, взял двух человек и повел по узкой асфальтированной дорожке, шедшей между бараками и лесом к большому зданию, расположенному впереди бараков. В здании, как мы узнали позже, была столовая и клуб для солдат, там же находилась кухня, вход в которую был со стороны леса. Повар налил в кастрюлю супа, а в миску всыпал вареной картошки. Суп был густой, брюквенный, в нем даже плавали ниточки вермишели. Когда все поделили, то увидели, что обед вовсе не плохой.
После обеда солдат повел нас на склад и мы вместо колодок получили прочные ботинки. Теперь у многих зародилось опасение, что немцы просто включили нас в армию. Но солдат объяснил, что мы будем работать в лесу и потому нам необходима нормальная обувь.
Новость о работе в лесу вызвала снова волнения. Какая же будет норма? Если семь кубометров, как в советских лагерях, то нам и густая баланда не поможет!
Вечером получили кофе и хлеб с кусочком маргарина на следующее утро ввиду нашего раннего ухода на работу, еще до открытия кухни.
Солдат пересчитал нас без построения и запер дверь. Мы еще долго обсуждали события этого примечательного дня…
Утром, в пять часов, солдат открыл дверь и прокричал: «Подъем!» Причем наружную дверь оставил открытой. Около шести часов явился пожилой сутулый немец в истертой кожаной тужурке и с большим допотопным револьвером у пояса. Мы выстроились и пошли на склад получать топоры и пилы.
На работу шли вдоль того же полноводного ручья под названием Кисселинг Бах. Затем, в конце селения, свернули и пошли по грунтовой дороге вдоль меньшего ручья, Ден, одноименного с названием деревушки, где мы поселились. Ручей зарос кустарником, но кое-где попадались лужки. По другой стороне долины шла параллельная тропа, почти совершенно скрытая зарослями орешника. В будущем этой тропе предстояло стать нашей жизненной магистралью.