Не покорялся только карусельщик Коля Фролов, долговязый, мосластый мужик, с натужно красным лицом, точно он недавно надсадно кричал. Занимался с ним только Василий.
— Коля, я тебя по-соседски прошу, не лезь ты на рожон. Ну хоть на пол-оклада можешь?
— Ты по-соседски заметил, что у меня в избе мал мала меньше?
— Коля, даже тетя Феня подписалась. Иль не совестно?
— Вот и дура, а с дураков какой спрос. А совестить не тебе, Васька. Ну, чо ты тут брюхо выпятил?! Отстань!
— Значит, Коля, на «понял» хочешь взять? Смотри, Коля.
— Иди, иди. Полоротый.
Витя знал, что Коля и Василий давние соседи по рабочему поселку, вместе строили этот завод, всю жизнь рядом за станками простояли, сообща, дворами гуляли все праздники, и никак не мог понять их странных, враждебно-миролюбивых отношений. На людях Коля всегда кричал на Василия, издевался над его добротелостью, перекорничал, костерил, измывался как хотел, а Василий ласково, уговорчиво возился с ним, как с капризным ребенком. Но в то же время Витя сам видел их совместные выпивки после получки и в забегаловке у завода, и и пивном зале у стадиона и ничего не мог понять.
После решительного Колиного отказа насчет государственной подписки, Витя впервые увидел Василия злым: щеки снизу побурели и поэтому вроде еще больше отвисли, глаза заблестели как-то смущенно и воинственно — враз, точно перед вынужденной дракой, топорщились пепельные усы. Василий бормотал:
— Ладно, скелет недоделанный… Он у меня попляшет.
Через неделю состоялось цеховое собрание по результатам подписки. Председатель цехкома Горбачев начал его так:
— Рад сообщить, что рабочие цеха с честью оправдали надежды страны — подписка на заем прошла единодушно и с высоким подъемом. Но нашлись люди, которые пытались опорочить наш коллектив. Нам переслали письмо, где с болью и гневом говорится о поведении карусельщика Николая Фролова. Мало того что он пьянствует, угнетает жену и по-хамски относится к товарищам, так он еще враждебно настроен к важнейшим государственным мероприятиям. Он без стыда проявляет чуждую нам частнособственническую идеологию. И, я думаю, может жестоко поплатиться за это…
— Васька! — Коля вскочил, с багрово-синими губами, с вздувшимися на висках жилами, — Васька, курва толстобрюхая! — Коля, задыхаясь, матерился и рвался к переднему ряду, где сидел Василий, но его уже мертво держали два парня со сборочного участка.
— Опять, гад, за старое! Всю жизнь, ребята, стучит на меня! Надо было давно уж угробить сволочь такую! — Коля теперь не кричал, а с какой-то безнадежностью жаловался залу.