Уже Верино лицо в его ладонях, слез вовсе нет, губы тоже горячи и сухи, торопливы, преданны.
Постепенно общежитская комната растворяется в темноте, в которой жарко — до озноба, хорошо — до слез, и легко-легко — до гнета неизъяснимо-сладкой тяжести.
Проходит много времени, прежде чем Вера спрашивает:
— Ведь все наладится, Егор, да?
— Да, да, — целует он плечи, грудь, шею.
Совсем не собирается он говорить сейчас о своем определенно ясном решении.
* * *
На следующий день в половине двенадцатого звонят Вере. Настенные часы колотят, как хронометр радио: сейчас, сей-час, сей-час. Вера слушает, смотрит только на Егора, бледнея, он читает: «Так оно и есть», с хрустом сцепляет над столом руки, а Вера говорит в трубку: «Хорошо, я зайду» — и оборачивается к киповцам:
— Я была права.
Тотчас же — новый звонок, Дима растерянно отвечает кому-то: «Она была права», спохватывается, морщится и потом уже рубит: «Да! Да! Да!» — и бросает трубку рядом с телефоном:
— К черту! Вот что, ребята, — Он поочередно подходит к Вере, Егору и Вите, торопливо надевающему пиджак, — в принципе я за то, чтобы вы между собой расхлебывали эту историю, но видите — кивок на телефон, — так или иначе надо объясняться. Никуда не денешься. Я ничего не знаю и поэтому никого не сужу. Слышишь, Витя?
— Экспертиза ошиблась, — тихо говорит Витя.
— Дело не в этом. Я предлагаю вечером собраться. Согласны вы объясниться? Вера?
— Ни за что.
— Егор?
— Да.
— Витя?
— Еще бы.
Тамм зовет:
— Витя, зайдите ко мне. — Через минуту в кабинете, после неловкой паузы: — Витя, вы знаете, — Тамм рассматривает руки, — как я хорошо к вам отношусь, но этот нелепый случай…
— Экспертиза ошиблась, Михал Семеныч, — Витя особенно прям, спокоен, в темных глазах — боль, недоумение.
— Возможно, возможно, Витя. Сочувствую вам, но поймите и вы меня.
— Отдать рекомендацию?
— Да. Я не боюсь ответственности, Витя, я пожилой человек, и все-таки лучше разобраться как следует.
— Михал Семеныч, вы же вчера еще верили мне. Что могло измениться за сутки? Я повторяю — экспертиза ошиблась, почему же вы верите ей?
У Михаила Семеновича краснеют бугорки под глазами, выступают пятна на лбу.
— У вас очень трезвая голова, Витя. За сутки действительно ничего не изменилось. — Тамм берет протянутый листок. — Вы должны извинить меня и не обижаться — я не могу быть участником этой истории.
* * *
«Только не я! Все равно не я!» — Витя еле сдерживается, чтобы не въехать Тамму в переносицу, не разбить стекло, не завыть, приседая, корчась, вихляясь, дико выпучив глаза, до боли расщеперив рот, чтобы в спазмах омерзения к самому себе утопить страх. «Бежать, бежать!»