Трофим брезгливо подобрал губы, двумя пальцами вы тащил промокашку, потыкал ею в столешню: гнев сошел со лба, со щек — они вновь побледнели — и сжигал только уши алым, яростным пламенем, в котором белели хрящи.
Весь скандал наблюдал Виктор Буйков, инспектор из треста промхозов, но не вмешивался. Буйков часто бывал в Преображенском и, легко перенося тяготы таежного хлебосольства, не раз признавался в застолье: «Я, мужики, душой у вас отдыхаю. Будь моя воля, ушел бы к вам охотоведом. Но жена — зарежь ее — против. Из-за бабы и пропаду, чахотку на бумагах заработаю. Кстати, мужики… Благоверная моя спит и видит: соболь на плечах, соболь на голове. С кем по-дружески договориться можно? Сам-то в тайгу когда попаду? Добро, мужики? Вот спасибо!»
Буйков некоторое время молчал, а потом откашлялся и строго заметил:
— Что же ты, Трофим Макарыч, нервы распустил. Ты же руководитель, образованный человек — и вдруг графины кидаешь?
— Жалко, что не попал.
Обжигающе-светлые глаза Буйкова дрогнули.
— Попал! Да это же уголовный кодекс! Тем более пьяный-то он, а не ты. Нехорошо.
— Ты, Виктор Петрович, тоже помолчи. Настроение у меня неважное.
— То есть?!
— Без то есть. У меня еще чернильница на столе стоит.
— Ну-ну… Герой… Забываешься, парень! — Буйков потяжелел от справедливого возмущения, горло пересохло, потным жаром примяло реденькие волосы, и череп как бы раздался, увеличился, переваривая Трофимовы дерзости. Но Буйков вовремя опомнился. «Завелся мужик. На любой рожон полезет. Швырнет чернильницей — вся командировка насмарку. Доказывай, разбирайся, требуй наказания. Нет, нет и нет!»
— Ладно, Трофим Макарыч. Утихнем, замнем. — Буйков прикрыл ладонью лицо, как бы отстраняясь от прежнего настроения, а открывшись, улыбнулся. — Значит, захомутали ясна сокола?
— Почему захомутали? Сам в здравом уме и памяти.
— Значит, пир на весь мир?
— Приходи вечером. Выпьешь — посмотришь: на весь или только на район…
— Спасибо. Если смогу — обязательно.
— А чего не сможешь? Деваться тебе все одно некуда. А других гостей нигде нынче не будет.
— Первый раз такого жениха вижу: у него свадьба, а он на работе торчит. К чему бы это, а Трофим Макарыч?
— Что ж что свадьба. Работа-то замуж не выходит.
— Все-таки праздник. А то на тебя посмотришь и подумаешь: не иначе как на аркане мужика под венец тащат.
— На голове, что ли, мне ходить, если свадьба? Лет десять проживем, и все по уму — вот тогда я, может, повеселюсь.
— Да-а, далеко заглядываешь… — Буйков, удерживая зевок, напряг щеки, покраснел — выступили ленивые, крупные слезы.