— Любовь вам да совет, Нина и Трофим Пермяковы! Горячо поздравляю новую семью от имени и по поручению Преображенского райсовета!
Разлили в стаканы красный густой портвейн — здешний райпотребсоюзовский магазин отродясь не завозил шампанского, а водкой потчевать молодоженов было как-то неловко.
…У дома молодых встречала Елизавета Григорьевна с подругами. Только Нина и Трофим приблизились к калитке — старухи запустили руки в карманы и из горстей осыпали молодых овсом и карамельками в бумажках. Одна карамелька угодила Трофиму в лоб — прожгло мгновенной обидной болью, чуть слезу не вышибло.
Их усадили в передний угол, теснехонько, плечом к плечу — не то что ссора, даже тень ее чтобы не протиснулась, — поставили перед ними рюмку, тарелку — пейте из одной, ешьте с одной — и, увлекшись приготовлением к выпивке, забыли о них. Сидеть, прижавшись друг к другу, было неловко и жарко, — Нина отодвинулась, наклонилась к подружке, они зашептались, засмеялись. Трофим между тем прикидывал: «После третьей должны «горько» крикнуть. Нет, однако, после второй, черти, не вытерпят». Он покосился на Нину — смеющиеся, влажно и темно набухшие губы, нежно чернеющий пух над верхней… Трофим вздрогнул от внезапного жаркого озноба, растерянно улыбнулся.
«Как же это при людях-то?» — стыдно стало Трофиму, не по себе. И в женихах боялся, не обнял ни разу, а теперь боялся пуще прежнего.
Он страдал, когда разговор в мужской компании ни с того ни с сего приобретал душно-скоромную тяжесть; грубая, с бесстыдными подробностями похвальба мужиков друг перед другом заставляла его бессмысленно ухмыляться — целомудрие так упорно и долго преследовало его, что он болезненно стыдился своего незнания: все эти анекдоты и россказни угнетали его.
— Горько! — дружно, весело и трезво прогремело застолье. — Горько!
Трофим побледнел, медленно развернулся, понес оттопыренные, сжатые вороночкой губы. Перед Нининым лицом не выдержал, закрыл глаза. Прижались губы к губам и быстро, неинтересно для гостей, расстались.
— Горько! — опять весело и дружно потребовало застолье. — Горько!
Теперь губы соединились, замерли надолго, и это длительное бездействие удовлетворило гостей — можно было выпивать дальше. У Трофима закружилась голова: Нинины губы теплы, ласковы и вовсе не так спокойны, как показалось гостям, — они приоткрылись ожидающе, покорно и обожгли влажным жаром, и закружилась у Трофима голова.
Вскоре пьяненькая старуха Сафьянникова задребезжала высоким, одеревеневшим голосом:
Я теперича твоя, сударь,
Я теперь твоя суженая,
Я теперь твоя ряженая,