Я теперь расчешу кудри,
Я теперь перевью желты.
Старуху не слушали. Настало то самое время, когда выпивка резко обозначила песенные пристрастия гостей. Истинно посельские добросовестно ревели:
Бежал бродяга с Сахалина
Звериной, узкою тропой…
Антонина Зуева, полыхая ярким и сочным румянцем, голосила:
Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина… —
подтягивал ей и Виктор Буйков.
Младшая ветвь застолья, хлебнувшая городской бойкости, перекрикивала всех:
А мы едем, а мы едем за туманом,
За туманом и за запахом тайги!
В полночь погас свет, но Елизавета Григорьевна ждала этого и приготовила лампы — никаких происшествий в потемках не вышло.
Нина шепнула:
— Троша, я больше не могу. Устала.
Они пробирались меж гостей, занятых спорами, песнями. Лишь старуха Сафьянникова приметила исчезающих молодых и закричала:
— Ложитесь вдвоем — вставайте втроем! На каждую ночь — сына и дочь!
На пороге их встретил Милый Зять:
— Светильщика забыли! Люди добрые! Для светильщика «горько»! «Горько», Троша! «Горько», Нина!
Трофим с Ниной посторонились. Милый Зять, моргая, тряся головой, полез целоваться. Трофим пристыдил его:
— Где же твой час, Петя? «До часу буду светить!» Насветился уже.
— Троша, я еще зажгу, зажгу! Ты душу мою пойми: не мог я от вас вдалеке. Тошно, Троша, тошно! — И Милый Зять то ли рассмеялся, то ли заплакал, схватил чей-то стакан и выпил.
Ночной воздух легко покалывал морозцем; полная низкая луна освещала желтую замерзшую траву, печальные темные дома; ее свет ясно очерчивал деревья в ближнем сосняке, неторопливо отражался на льдистых вершинах гольцов.
В нетопленую комнату, куда вошли Нина и Трофим, лунный свет добавлял серебристого волнующего холода, белая пугающая синева окружала брачную постель.
— Совсем, совсем я озябла, — сказала Нина и обняла себя за плечи. Трофим укутал ее в пиджак. Нина подошла к столу, уставленному пирогами и кувшинами бражки.
— Троша, садись, поешь.
— Что ты! В горле застрянет. А ты будешь?
— Ну что это я так дрожу! — Нина плотнее закуталась в пиджак, нервно, коротко рассмеялась. Трофим взял одеяло с постели и снова набросил Нине на плечи.
— Троша, неужели Петька драться полезет? Вот ужас будет!
— Да его там вмиг свяжут. А вообще хорошо все, без крику, без скандалов, правда?
— Ой, господи, какой все-таки холод!
Больше нечем было укрыть Нину. «Медведя легче из берлоги поднять, — ненавидел себя Трофим. — Холодно, ты понимаешь? Не топлено специально — мужик ты или не мужик?!»
— Нина, мы хорошо будем жить, — Трофим приблизился к ней, вздрагивая, обнял за плечи. «Надо что-то сказать… Что-то такое…» — Нина, я что думаю. Я тебе все буду говорить. У меня от тебя никаких секретов нету. Понимаешь?