Гражина вздохнула.
Ничего. Скоро уже вырвется она из-под матушкиной удушающей опеки. Упорхнет птичкою, как та героиня, которую всячески мачеха притесняла, желаючи со свету сжить. Правда, тут стало немного совестно. Все ж матушка не заставляла полы там мыть и камины чистить, и вовсе требовала, чтоб Гражина ручки берегла от черное работы, но вот характер…
…бедный папенька, случалось, повторял, что не того человека в чины возвели.
Она добралась до беседки, поставленной в позатом году, когда подобною разжилась панна Белялинска. Правда, у той беседку из Познаньску везли. Изысканную. Сплетенную из тонких будто бы ивовых прутиков, но куда как прочную.
И вьюнок, расползшийся по стенам ее, выглядел гармонично.
Матушка же сказала, что сия беседка несерьезна, и заказала у местечкового плотника это вот уродство. Тяжеловесное. Прочное, само собой… но до чего ж нехорошее. И плетущиеся розы — какой вьюнок? — нисколько не прибавлял красоты.
Массивные стены.
Декоративная решетка, напрочь лишенная декоративности, скорее уж похожая на решетку обыкновенную. Белая краска за лето пооблезла, и беседка гляделась вовсе заброшенной.
— Я явилась пред очи твои, брат, — сказала Гражина, скрестив руки на груди.
Грудь была высокой.
А пальцами она легонечко шаль подтолкнула. Может, конечно, оно и прохладно, но красота стоит жертв. А Гражине хотелось быть красивой.
— Не я, — донесся из беседки глухой голос, — но он смотрит на тебя, сестра…
И сердце застучало.
Тревожно.
Нервически. Руки вспотели. И холод отступил, напротив, Гражину в жар кинуло, и жар этот грозил испепелить ее дотла…
— Я рад видеть тебя…
Он никогда не выходил из беседки. И всегда, сколь бы рано ни приходила Гражина, ждал ее… нет, одного дня она вовсе явилась за час до назначенного времени, но тогда свидание не состоялось. А после ее попеняли за излишнее любопытство.
— И я… рада, — она скользнула в полумрак.
Вот же… не могли розы расти не так густенько, она бы лицо разглядела своего тайного гостя… оно было бы прекрасно, несомненно, прекрасно. В романах те, кто по какой-то своей надобности вынужден был скрывать лик свой, всегда оказывались редкостными красавцами.
Ну или просто видными людьми.
Ее пальчики нашли его руку. И он осторожно сжал их.
От него хорошо пахло.
Не туалетною водой, до которых матушка охоча, выливает на себя столько, что и дышать-то рядом с нею тяжеловато… а он… запах свежескошенной травы. И еще липового цвета. Мягкий аромат весеннего утра…
— Ты стала еще красивей, сестра, — он провел пальцами по ее щеке, и от прикосновения этого, запретного для обоих, Гражина задрожала. — Ты послана мне во искушение, не иначе…