— Это ты… мне…
В книгах девицы всегда находились с ответом.
А Гражина вот терялась.
Дурища.
Клуша, как мама говорит. Знать, правду говорит. Она знала, что позже, дома, прилегши на софу, укрывши ноги узорчатым пледом, взявши чашечку чаю и пряничек, она будет вспоминать сегодняшнее утро. И беседу. И нужные слова отыщутся, не сразу, конечно, но отыщутся…
…и быть может, она новый стих напишет.
Про любовь.
А теперь вот будто кто-то свыше отнял все слова. Может, и вправду гневался на запретные чувства ее…
Она сглотнула.
— Мы одолеем это, сестра, — прошептали ей на самое ухо, обдав жаром. — Помолимся?
И не дожидаясь ответа, он опустился на колени. Что ей оставалось, как не последовать примеру? Пол в беседке чистотой не отличался, но об этом Гражине подумалось запоздало и с раздражением. Снова придется врать… матушке непременно донесут про грязь на подоле.
Но слова молитвы уже текли.
Сладкие, как мед…
…и закружилась голова… и вновь запахло травами, но уже не весенними, легкими, а тяжелым ароматом летнего луга. Зноем. Близостью воды. Затхлый ее дух причудливым образом вплетался в узор запахов. И Гражина вдруг увидела себя на том лугу.
Влажные высокие травы.
Мягкая земля, в которой ноги проваливаются, но она все одно бежит, бежит… подхватила подол белого платья, узкого и неудобного, что саван… а тот, кто ждет ее… он встал под самым солнцем и вновь же Гражина не способна разглядеть его лица… да и вовсе ничего… она заслоняет глаза рукой, но… он так далек… высок. Широкоплеч.
Зовет беззвучно… машет рукой…
— Сестра, — голос того, кто заставлял ее сердце стучать быстрее, заставил Гражину очнуться. И она вдруг испытала непонятное раздражение, будто бы именно он был виноват…
— Сестра, — ее обняли.
И раздражение сменилось… иным чувством, испытывать которое трепетным юным девам было не положено.
— Что ты видела, сестра?
Гражина рассказала.
Ей не хотелось.
Более того, с каждым произнесенным ею словом нарастало внутреннее сопротивление. И в какой-то момент у нее возникло желание вцепиться в лицо того, кто посмел заглянуть в ее воспоминания. Он же, дослушав, каким-то неприятным нервозным голосом — с чего бы? — произнес:
— Поздравляю, сестра, ты была избрана!
И от этой фразы Гражина обмерла.
Она?
Избрана?
Для чего?
— Он, Величайший из Богов, — каждое слово теперь отзывалось в Гражине, и она чувствовала себя гудящим колоколом, — ныне несправедливо отвергнутый и забытый, готов вернуться, воплотиться и воссесть на троне, дабы править миром до скончания его веков. И сказано в книге, что та, которая чиста и телом, и помыслами, воссядет по правую руку его…